Жар предательства - Дуглас Кеннеди

Через пятнадцать секунд грузовик проехал, и я приготовилась перебежать улицу, заключить в объятия своего мужа и заверить его, что, несмотря ни на что, я по-прежнему его люблю и что сегодня вечером мы улетим в Париж от всего этого безумия.

Но когда грузовик проехал…

Пол уже исчез.

Ошеломленная, я с минуту пыталась осмыслить этот факт. Пол испарился.

Я поспешила к тому месту, где только что его видела. Посмотрела на север, посмотрела на юг. Забежала в маленькую кондитерскую, перед которой он недавно стоял. Там сидели всего два посетителя, да еще пекарь стоял за прилавком.

– Кто-нибудь видел американца? – закричала я. – Очень высокий, длинные седые волосы?

Все трое испуганно вытаращились на меня. Пекарь покачал головой, и я снова выскочила на улицу, взглядом ощупывая каждый уголок в моем поле зрения: я была уверена, что Пол где-то рядом. Поблизости находились два кафе, и я помчалась по улице к ним. Ни там, ни там Пола не оказалось. Быстрым шагом я вернулась на прежнее место, думая, что, может быть, сразу же возле кондитерской есть какой-то переулок, в который он шмыгнул. Ни переулка. Ни Пола. Я снова поспешила по тротуару. Увидела первую боковую улицу, отходящую влево, и свернула на нее. Она оказалась широкой, с рядами современных многоквартирных жилых зданий по обеим сторонам. Ни Пола. Ни магазинов, ни ресторанов, ни кафе, в которые он мог бы нырнуть. Я снова вернулась на авеню Мухаммеда V. От беготни по сорокаградусной жаре я уже начинала валиться с ног. Пола по-прежнему нигде не было видно. Я снова остановилась на том месте, где видела его менее трех минут назад. Стояла и в недоумении думала, как я могла потерять его в ту же секунду, что нашла.

У меня оставалось еще полбутылки воды. Спрятавшись от солнца под навесом кондитерской, я прислонилась к стене и допила бутылку. Я уже была как в дурмане. Неожиданно чья-то рука легла мне на плечо. Пол!

Но нет, это был пекарь, вышедший из кондитерской со складным стулом, пирожным и бутылкой лимонада. Он настоял, чтобы я села. Сам усадил меня на стул. Убедившись, что я начала есть, насыщая кровь сахаром, который мне был необходим, он вернулся внутрь и вскоре опять вышел с салфеткой, смоченной в холодной воде. Обмотал салфеткой мою шею – очевидно, в пустыне это был скорейший способ облегчить мучения человека, страдающего от обезвоживания. Действительно, помогло. Через несколько минут я уже чувствовала себя чуть лучше. Отказавшись взять у меня деньги, хозяин кондитерской снова спросил по-французски, уверена ли я, что не упаду в обморок. Сказал, что по его просьбе один из его помощников мог бы проводить меня до гостиницы. Я несколько раз поблагодарила его, сказав, что искренне тронута его добротой.

– Желаю удачи, madame.

Неужели он тоже прочел отчаяние в моих глазах?

Я поднялась со стула, проверяя, держусь ли я на ногах. Они были немного ватные, но все же достаточно упругие. Я перешла через бульвар, собираясь вернуться в гостиницу и проверить, не возвратился ли Пол в мое отсутствие, и вдруг вспомнила, что забыла предупредить женщину за стойкой регистрации, чтобы она не сообщала Полу о моем приезде. Какая же я дура! Но только я пересекла авеню Мухаммеда V и, срезая путь, пошла через ту же узкую улочку, где я встретила мальчика, доившего козу, буквально шагах в пятнадцати передо мной высокий мужчина резко свернул вправо, в еще более узкий проход. Его рост и растрепанные седые волосы не оставляли сомнений, что это Пол. Я окликнула его, но он не отреагировал на мой голос. Я припустила бегом, стремясь его нагнать. Но, добежав до того узенького переулка – чуть более метра в ширину, – Пола я не увидела. А поблизости не было дверных проемов, в которых он мог бы скрыться. Даже когда через тридцать метров я достигла арки, то увидела за ней лишь двух стариков, готовивших чай на маленькой газовой плите. Я показала им фото на паспорте. Ответом мне были озадаченные взгляды. Я вернулась в переулок – до того узкий, что даже руки не вытянуть, – пытаясь понять, куда же он мог спрятаться. Может, Пол вышел где-то дальше? Я поспешила в конец переулка и наткнулась на тупик. По верху стены тянулась ржавая колючая проволока, перелезать через которую было страшновато. Потрогав стену, я обнаружила, что на ощупь она как мокрый мел. Даже очень цепкая кошка не смогла бы вскарабкаться по ней.

Я зажмурилась, желая быть где угодно, только не здесь, и также понимая, что нужно выбираться с этой глухой улочки. И я пошла назад, по своим же следам, пока снова не оказалась в большом переулке. Глядя по сторонам, словно безумная, я вернулась в отель.

За стойкой регистрации сидела та же женщина, которая встретила меня в первый раз.

– Не нашли? – поинтересовалась она.

Я покачала головой.

– Может, скоро сам придет. Если хотите подняться в номер…

– Хотелось бы.

– Правда, в номере пока еще не убирали.

– Пустяки. У меня к вам одна маленькая просьба: когда муж вернется, пожалуйста, не говорите ему, что я в номере. Он немного не в себе, может и убежать, если узнает, что я здесь. Я очень надеюсь, что, когда он поднимется в номер, я сумею его уговорить, чтобы мы сегодня же уехали.

– Кстати, по билетам у меня хорошая новость. На парижский рейс пока еще есть семь свободных мест. Правда, поскольку до вылета осталось всего несколько часов, билеты обойдутся дорого – по пять тысяч двести дирхамов на человека. Однако, если вы все же соберетесь лететь, дайте мне знать не позднее часа дня. D'accord?[110]

– D'accord.

Номер был с кондиционером. И относительно просторный. Правда, с балкона, выходившего на узкий глухой переулок, видна была только стена, находившаяся на расстоянии всего десяти футов[111]. Но что особенно меня огорчило, так это беспорядок в номере. Перекрученные простыни, на подушках пятна крови. Неужели рана на его голове все еще кровоточит? Всюду скомканная бумага. Пепельница, полная окурков (а он ведь бросил курить почти сразу после нашего знакомства). Бутылки с остатками вина. А в ванной – нет, это уж слишком! – грязный унитаз.

Я дернула за цепочку бачка. Сняла трубку телефона в номере и позвонила вниз, попросив, чтобы прислали горничную. Потом вернулась в ванную, высыпала содержимое пепельницы в унитаз и еще раз его смыла. Нашла коробок спичек, зажгла парочку, расхаживая между ванной и комнатой, пыталась заглушить вонь туалета и потных простыней, пропитавшую оба помещения. Опорожнила винные бутылки и принялась собирать и разглаживать валявшуюся тут и там скомканную бумагу. Истерзанные рисунки с изображением одинокого человека на пустом пространстве, под которым, вероятно, подразумевалась пустыня. Незавершенные рисунки. В каждом из них было видно, что Полу никак не удавалось придать законченность лицу мужчины – мужчины столь высокого, что он, казалось, возвышается над дюной. На всех автопортретах лицо представляло собой гротескную гримасу. На одних лицо Пола плавилось, на других было выжжено солнцем до неузнаваемости. Среди этих отвергнутых бредовых набросков я нашла несколько едва начатых писем. Моя любовь… Дорогая Робин… ты вышла замуж за человека, который приносит несчастья… Особенно напугали меня две записки, уже частично сожженные, ибо в обеих на обгоревших клочках бумаги повторялось одно и то же слово: