Изгнанник - Лариса Петровичева

«Говори. Говори больше и что угодно. Любую ерунду. Иначе скорбь соберется в сердце и не найдет выхода. А ты еще молод и еще должен пожить».

Помнится, ночью после этой фразы Шани долго смотрел на дно кружки с варенухой и действительно ощущал тяжелый темный сгусток, который неторопливо, но уверенно ворочался в левой стороне груди. Господин Пац внимательно смотрел на него, а за окном была непроницаемая тьма, шел дождь, и казалось, будто весь город вымер.

Господин Пац придерживался древней веры своих почтенных сулифатских предков и не признал своего высокочинного гостя. Иначе наверняка говорил бы что-то другое. И не с таким искренним сочувствием и пониманием.

«Наверно, вы тоже кого-то потеряли», – выдавил Шани, когда молчание стало уже неприличным. Пац обновил его кружку и ответил: «Да. Дочь. Ей тогда было четырнадцать, и мы готовились отдавать ее замуж. Но я уже научился с этим жить».

Шани усмехнулся и ответил, что если так, то тогда ему очень сильно повезло.

Потолок то спускался вниз, то взмывал куда-то в недосягаемую высоту. Шани смотрел и думал, что не сможет подняться, да и какой в этом смысл вообще: куда-то идти, что-то делать, говорить с посторонними, ненужными людьми, когда Хельги больше нет, и она не вернется. Что теперь вообще имеет хоть какой-то смысл? Все бросить, сложить с себя чин и уехать в Шаавхази, чтобы переписывать жития святых и смотреть, как птицы вьют гнезда на монастырской стене, – Шани внезапно подумал, что это самый лучший выход из положения. Отец Гнасий был прав.

Больше всего его сейчас мучила необходимость вставать, куда-то идти, заниматься делами и сохранять ровное и невозмутимое выражение лица. Трагическая смерть ученика – действительно скорбное событие, кто же спорит, но не до такой степени, чтобы переживать и убиваться, как по родному. Шани потер переносицу и припомнил какие-то старые земные стихи о том, что если у тебя беда, то казаться улыбчивым и простым – самое высшее в мире искусство. Есенин, кажется… да, точно Есенин. Его изучали в шестом классе, но Саша Торнвальд имел привычку скачивать учебники последующей ступени и изучать их заранее. Химия, биология и литература. Любимые.

Черт возьми, чего бы он ни отдал за то, чтобы Хельга сейчас была жива. Сам бы в трумну лег и глаза закрыл.

Соберись, окликнул его внутренний голос. Жесткий и циничный, он словно ухмылялся, видя в этой ситуации нечто невероятно смешное. Хватит соплей по древу растекаться, лучше включи мозги и сообрази.

Что именно, устало подумал Шани, что именно мне нужно сообразить?

Кто ее убил, живо откликнулся голос. Ее ведь убили из-за тебя. Чтобы как-то оказать влияние на твою скромную персону. Этот кто-то точно знал, что Хельга девушка, иначе бы не созвал столько народа полакомиться сладеньким. Этот кто-то знал, что у вас отношения. Этот таинственный кто-то настолько умен, что понял: в случае ее мучительной смерти ты надолго будешь умственно и душевно парализован и не сможешь принять никаких взвешенных и продуманных решений. Осталось только разгадать загадку. Одно слово. Всего одно.

Шани вдруг понял, что в его дверь стучат, причем довольно долго и настырно. Похоже, его и разбудил именно этот тревожный и нетерпеливый стук.

На пороге стоял специальный гонец по особым поручениям Сим, одетый в траур. Он козырнул и доложил:

– Ваша неусыпность, государь скончался сегодня ночью.

Ощущение было таким, словно Шани изо всех сил ударили под дых, а потом еще и еще. Загадка разрешилась самым невероятным и циничным образом, все элементы головоломки встали на место, и абсолютная ясность понимания пронзила его, словно стрела.

– Порча, ваша неусыпность, – сказал Сим и опустил голову, желая скрыть свое горе. – На его величество навели порчу…

Действительно, слово было только одно.

– Принц, – произнес Шани. – Бегите, передайте его высочеству, что я буду через час. До этого ни в коем случае не трогайте тело и не приступайте к омовению.

Гонец отдал честь и бросился бежать.

Когда спустя положенный час Шани, подтянутый, выбритый и без всяких следов попойки на лице, вошел во дворец, то город уже погрузился в траур. Ветер еще гонял по булыжникам мостовой вчерашние ленты и бумажные фонарики, украшенные золотым кругом, но на всех столбах уже поднимались черные знамена, и вместо недавнего смеха отовсюду несся плач. Народ любил своего государя и, насколько мог судить Шани, грустил совершенно искренне. Владыческая челядь опускала темные занавеси на окнах, и дворец тонул в скорби, мраке и тишине.

Быстро следуя по коридорам, в которых медленно умирал свет, Шани ловил на себе заинтересованные и испуганные взгляды: все, кто в это время попадался ему на пути, видели в нем претендента на корону Аальхарна, принца-бастарда, который пришел заявить о своих правах и недрогнувшей рукой взять то, что принадлежит ему.

Хельгу убили только ради того, чтобы минувшей ночью удержать декана инквизиции как можно дальше от дворца. Только ради этого. Ведь, зная о возвращении Луша из похода, он был бы здесь, при государе, снова ломая все планы заговорщиков. А так он сидел в кабаке, заливал боль варенухой и никому не мешал. У Шани темнело в глазах от боли и ненависти, он стремительным шагом шел вперед, и длинный плащ развевался за его спиной, словно черные крылья. Кто-то из прислуги шарахнулся в сторону, едва не попав ему под ноги, и судорожно принялся обводить лицо кругом, словно принял декана инквизиции за смерть во плоти. Шани прошел по коридору, миновал сперва один зал, потом другой, вышел на лестницу и в конце концов достиг парадных покоев его высочества.

Венценосная семья была в сборе. При появлении Шани принцесса и государыня-вдова – обе в черном, обе одинаково напряженные и испуганные – одновременно встали и едва ли не вытянулись во фрунт. Их красные заплаканные лица казались грубо слепленными из глины, и невооруженным глазом было заметно, что женщинам очень страшно. Сам же принц расселся в кресле у нерастопленного камина, вольготно вытянув ноги в грязных сапогах, и до сих пор не сменил привычный красный камзол на траурное облачение. Шани закрыл за собой дверь и негромко произнес:

– Доброе утро. Мои соболезнования.

– А, братец, – кряхтя, Луш поднялся с кресла, но приближаться не спешил: так и остался стоять возле камина, сосредоточенно рассматривая одну из безделушек на мраморной полке. – Что, корону примерить пожаловали? Так не получится теперь.

Помянутая им корона находилась здесь же – заключенная в хрустальный ларец старинной работы, она стояла на столе, и Шани, покосившись на таинственное мерцание изумрудов и рубинов на ее острых зубцах, подумал, что Хельга отдала жизнь из-за нее. Из-за пригоршни пуговиц, по большому счету.

– Где государь? – спросил Шани, глядя на Анни. Та всхлипнула и провела по глазам кружевным платком.

– Пойдемте, ваша неусыпность, – сказала она и, подойдя, взяла Шани под руку. – Он в опочивальне… Мы ничего не трогали, как вы и приказали. Пойдемте со мной.