И пришел с грозой военной… - Константин Калбазов

– По-моему, выдвигать в атаку весь подвижной состав – не очень хорошая мысль.

– Отчего же?

– Случись тяжелый бой, а это, скорее всего, неизбежно, нашим кораблям не выстоять в подобном противостоянии. Нет, отправить миноносцы, конечно, имеет смысл, но только их, без поддержки канонерок, – те слишком медлительны и, случись повреждения, вообще будут двигаться со скоростью прогулочного шага.

– Повторяю, атаку миноносцев необходимо будет прикрыть, а кроме канонерок, сделать это некому. Есть еще «Пересвет» и «Полтава» – они, разумеется, тоже не будут отмалчиваться, но на эффективность их огня рассчитывать не приходится, хотя и сбрасывать со счетов тоже не стоит.

– Может, хотя бы новые мины использовать – все же двадцать два кабельтова…

– Нет. Мины будут старого образца. – Макаров упрямо сжал губы в тонкую линию. Он прекрасно осознавал, какому риску подвергает свои корабли, но, как видно, отступаться не собирался.

Науменко никак не хотел соглашаться с Макаровым по поводу участия в предстоящем бою канонерок. В конце концов, они были практически единственными, кто нес вахту по охране похода, в их ценности в предстоящем деле он сильно сомневался, как, впрочем, и сам адмирал, но тот не видел иного выхода. А ведь выход-то есть!

– Степан Осипович, Звонарев высказал одно предположение. Он считает, что внезапно возникшая дальнобойность японских броненосцев объясняется тем, что они подтопили свои корабли с одного борта.

– Как-как? Господи, как же все просто! Я уже было уверился в том, что мы попросту не обладаем всей информацией о кораблях противника, а ларчик-то просто открывался… – Адмирал задумался на некоторое время, прошелся по каюте, затем, резко остановившись, посмотрел на Науменко: – Нет, все же пора нам на свалку. В который раз мне уже утирают нос молодые. Двадцать восемь орудий – это уже не восемь.

Рассвет как по заказу выдался хмурым и туманным, хотя на море не было никакого волнения. Русские миноносцы призрачными тенями скользнули на внешний рейд и взяли курс на юг, туда, где обычно проходили японские корабли. Время было подобрано удачно: несущие дежурство ночью миноносцы уже сошли с блокирующей линии, броненосцы и крейсеры еще не подошли. Туман не был сплошным, стелясь над морем рваными полосами, снижая видимость порой до нулевой, но все указывало на то, что он не продержится достаточно долго и уже часа через три должен истаять. Этого времени было вполне достаточно. Операцией по установке мин был назначен командовать Иванов – в конце концов, чья идея, – который сильно нервничал. Задача была поставлена весьма серьезная, а выполнение усложнялось тем, что в постановке участвовали сразу несколько кораблей, – будь здесь его «Амур», трудностей не было бы никаких, а так…

Мины выставляли в одну нитку на расстоянии двадцати метров друг от друга, при этом охватывая место дрейфа дугой, в форме скругленной в углу буквы «Г», открытой частью в сторону крепости. Как только один миноносец завершал постановку, эстафету тут же принимал следующий, разгрузившийся отваливал в сторону, а его место занимал другой. Так эта карусель и продолжалась, пока не была выставлена сотня мин. Получился своеобразный выложенный минами угол. Конечно, дорогое удовольствие, но, с другой стороны, если минная засада удастся, то веселье обещает быть знатным.

Закончив с постановкой, миноносцы начали оттягиваться в западном направлении, чтобы укрыться за Лаотяшанем, куда уже направлялись миноносцы, не участвовавшие в устройстве минного заграждения. Здесь в полном безвестии им предстояло ожидать развития событий.

Мысли, догадки, небывалое нервное напряжение. Челюсти сжаты, скулы сводит так, что кажется, будто их скрутило в тугой узел, руки живут собственной жизнью, то теребя и оправляя мундир, хотя в этом нет никакой надобности, то извлекая платочек и, помусолив его, возвращая на место, многие утирают пот – странно, вроде и не жарко, – иные нервно курят, управляясь с папиросой в несколько нервных и глубоких затяжек. Одним словом, состояние у всех взвинченное. Матросы посматривают на офицеров, бледные как полотно, – они прекрасно осознают, что происходит: у командиров нервы на пределе, но вид решительный, что внушает уверенность и подчиненным. Кто-то крестится, вознося молитвы едва шевелящимися губами, кто остервенело протирает орудие, словно это какая медяшка и ее непременно нужно надраить до зеркального блеска. Наиболее крепкие деловито проверяют работу механизмов, удовлетворенно кивая – мол, хорошо, – а чего нехорошего-то, если все уже не по разу проверено.

Взгляд на часы. Пора бы уже этим аспидам и появиться. Время, в бога, в душу. Вот азиаты клятые, разве ж можно так издеваться-то над живыми людьми? Положено вам с рассветом выходить на позицию – так и неча приказы нарушать. Или не попали на заграждение? Так чего ж тогда наши молчат! Сообщили бы – мол, так и так, пришлепали япошки, стоят себе и наблюдают, промахнулись мимо мин или не дошли до них. Хуже нет, чем ждать и не ведать, что происходит. Нервы. Все на взводе. А и есть от чего. Атака намечалась самоубийственная. Средь бела дня, да по открытому месту, идти в атаку на броненосцы и крейсеры, не имея прикрытия калибром, в одиночку. Конечно, броненосцы должны поддержать, вот только в ту поддержку не очень-то верилось. Эвон «Пересвет» и «Победа» сколь снарядов извели, и все попусту – ни разу не попали. Миноносцам явно не поздоровится – минимум двадцать минут идти под обстрелом, пока выйдут на дистанцию минной атаки. Одно хотя бы успокаивает: нипочем японцам не успеть побить всех, многие все же прорвутся к ним вплотную, а тогда только держись. Вот только кто будет теми счастливчиками?

Наконец к командиру подходит телеграфист: теперь на всех кораблях установлен беспроволочный телеграф – понятно, что лучшие образцы на броненосцах и крейсерах, а сюда сбагрили что поплоше, но и это уже великое дело. Командир резко отбросил в сторону только что прикуренную папиросу, решительно повел плечами, повертел шеей, звонко хрустнув позвонками:

– Ну наконец-то! Машина, самый полный вперед! Ну что, православные, за веру, царя и отечество!

– Ура-а-а!!!

Пошли.

На Электрическом Утесе, как прозвали защитники крепости береговую батарею номер пятнадцать за находящийся здесь самый мощный прожектор береговой обороны, а соответственно и электрическую станцию, в этот предрассветный час царил ажиотаж. Казалось, все командование эскадрой сосредоточилось сейчас здесь. И чего они тут забыли? Командир батареи капитан Степанов, который мог бесстрашно встать грудью против противника и не раз уже это проделывавший, не терявший головы в самые жуткие и отчаянные минуты, способный не только сам стойко переносить тяготы, но и увлечь за собой людей, при виде большого начальства тут же млел и впадал в тихую панику. Понятно, что командование, по сути, не его, но кто знает, чем все это обернется. Вот и сейчас он сопровождал адмирала Макарова, едва справляясь с внутренней дрожью. Он бы с удовольствием ушел куда подальше, да ведь не получится – как-никак он здесь хозяин и от сопровождения гостей никак не отвертеться.

Макаров довольно споро поднялся по ступеням на саму батарею и размашистым шагом, слегка вразвалочку, что присуще всем морякам, направился к брустверу, за которым открывался вид на морскую гладь. Часовой на батарее при виде адмирала и всей его свиты ничуть не растерялся, а, следуя строго по уставу, принял положение «смирно». Понятно, что пост, и посторонним тут делать неча, но вон он командир батареи, пусть у него штаны преют, а наше дело маленькое. Вот кабы одни – тогда да, а так – ну его к ляду. Как только компания с большими погонами миновала его, часовой повернулся и зашагал к другому флангу батареи: тут уж как-нибудь и без него.