Тайна короля Якова - Филип Депуа

— Плоть Христова — ключевой камень нашей религии! — доктор Эндрюс обратил на Марбери уничижающий взгляд.

— Ваш друг доктор Чедертон, — ответил ему Марбери, — имел смелость предположить, что утверждение об оживлении мертвой плоти и людоедский ритуал поедания ее подсказаны скорее демонами, нежели Господом.

— Нет! — прогрохотал Эндрюс. — Доктор Чедертон не мог произнести столь чудовищных слов!

— Но он это сказал.

— Владыка небесный! — Эндрюс прижал пальцы к вискам. — Слишком много нового. Я в растерянности. Я как нельзя лучше понимаю вашу озабоченность. Мне нужно прийти в себя. Прошу вас, присядьте. Я должен собрать своих людей и… Мы соберемся. Непременно разделите с нами трапезу, да-да, и мы подумаем, что делать. Подождите здесь. Я вскоре пришлю за вами.

С этими словами доктор Эндрюс развернулся, взметнув полы мантии, и поспешил к ближайшему зданию.

«Как это понимать?» — спрашивал себя Марбери, глядя, как Эндрюс скрывается в темном дверном проеме. Даже увидев через несколько минут вооруженных стражников, он не понял, что произошло, — пока не стало слишком поздно.

Тимон словно окаменел перед дверью Энн. Он уже десять минут стоял здесь и не мог постучать. Наконец он позвал:

— Энн! Я забыл имя!

После короткой паузы она ответила из-за двери:

— Брат Тимон?

— Вы не подойдете к двери? — В голосе Тимона явственно слышалась паника.

Звякнул засов, щелкнул еще один замок, и дверь чуточку приоткрылась. Энн выглянула в щель.

— Чье имя забыли?

— Старшего конюха!

— Ланкина?

— Господи! — Тимон помотал головой и машинально шагнул вбок. — Ланкин!

— Вы, кажется, взволнованы? — Озадаченная Энн отворила дверь пошире.

— Я не мог вспомнить имени. — Кровь отхлынула от лица Тимона. — Вы не представляете, что это значит.

— Что вы запамятовали?..

— Память — моя жизнь! — отрезал Тимон.

Энн видела в глазах Тимона неподдельный ужас, хотя и не понимала, чем он вызван.

А тот принялся что-то мычать себе под нос, расхаживая взад и вперед у ее двери.

Через минуту Энн осмелилась спросить:

— Вы по-гречески шепчете?

— Цитирую отрывки из Эразма.

— Зачем?

Тимон взглянул ей в глаза.

— Со мной что-то происходит. — Его голос дрожал, как молодая листва под ветром. — Я не в себе.

Энн поджала губы.

— Вы совсем не спали.

— Не спал.

— Разум часто отказывается служить, когда нуждается в отдыхе, — напомнила она. — А когда вы последний раз ели?

— Завтракал ли сегодня? — как во сне спросил себя Тимон и уставился в пол. Сглотнул, облизнул губы, взгляд его заметался.

— Тогда, пожалуй, надо поесть, — предложила Энн.

— Я не в себе, потому что жизнь моя изменила свое течение. Резко. Так резко.

Энн приняла вид строгой нянюшки.

— Не знаю, как влияет на ваш мозг привычка курить мускатный орех, зато знаю, что, когда отец переберет вечером бренди, он на следующее утро как в тумане.

— Да, — начал Тимон и осекся. Ему стыдно было признаваться, что трубка заменила ему обед. Но не излечила от горячки. Как объяснить, что сжигает его ум? Что открыть, а что сохранить в тайне?

— Вы пришли ко мне в столь поздний час, чтобы узнать имя старшего конюха?

Энн, сама того не заметив, вышла в коридор.

Тимон сжал рукоять ножа и медленно беззвучно втянул воздух, усмиряя сердцебиение и дрожь в руке.

Энн не шевельнулась.

— Я видела, вы занимались двумя мертвыми телами. Возможно, вы расстроены зрелищем смерти.

— Я не раз видел смерть. Должен с уважением отметить, что и вы справились с выносом тела мальчика, как будто…

— Мне приходилось ухаживать за умирающими, — просто сказала Энн.

— А мне — убивать, — не раздумывая, отозвался Тимон и не узнал собственного голоса.

— В сражении, — договорила за него Энн.

— Нет. Я убивал ради святого дела — или ради того, что считал тогда святым.

Энн задышала чаще. Глаза защипало, но она почему-то чувствовала, что моргать нельзя.

— Тот, кто принимает убийство за святое дело, заблудился во тьме.

— Да, — только и сумел сказать Тимон.

— Это вы убили ученых у нас в Кембридже? — Энн всем телом подалась вперед. Ей самой не верилось, что она задает такой вопрос.

— Не я, — срывающимся голосом ответил ей Тимон. — Я остановлю убийц.

— Зачем?

Какой простой вопрос!

— Я сам не понимаю, — признался Тимон, понемногу приходя в себя. — Такое множество комет сталкивается в моем мозгу, такие различные стихии бушуют, что недолго сойти с ума: сердце верного старого слуги, верный пес, разочарованная служанка из таверны, отвратительная троица, странные вещи, открытые трудами ваших книжников, — вся глубина… истории и взглядов на нее. Нельзя больше позволять, чтобы истину утаивали… потому что… — Тимон, к своему удивлению, не нашел слов. Руки его дрожали, глаза слезились.

Энн не сводила с него глаз.

— Мне кажется, каждый атом моего тела перестраивается, — шептал Тимон, уставившись на свои пальцы. — Так я чувствовал себя в день моей смерти.

Энн сглотнула.

— Эта фраза требует объяснения, — осторожно заметила она.

— Ну, тогда проще: я был приговорен к смерти инквизицией. — Тимон рассматривал морщины и складки своей ладони. — В утро казни ко мне пришел папа Климент. Он все знал о моей жизни и о моем мнемоническом даре. Он велел мне трудиться для него — что я и делал пять лет. Сейчас — по причинам, которые я едва ли постигаю сам, — я отступил от его воли в пользу… Вы сказали, я похож на человека, только что выпущенного из тюрьмы. Наверно, вы правы. Возможно, я каким-то образом освободился от долга перед католической церковью — ради другого дела.

Энн видела, как трудно Тимону подбирать точные слова.

— За время жизни человек сменяет много ролей в этом мире.

— Как странно, — улыбнулся Тимон. — Только сегодня утром я думал, что моя жизнь похожа на пьесу.

— Вам нужно поесть и выспаться, — строго и внятно повторила Энн. — У вас дикий взгляд, руки дрожат и в голове странные мысли.

— Очень странные, — кивнул Тимон.

Энн раздумывала недолго.

— Я отведу вас на кухню, — твердо сказала она, — и соберу вам ужин.