Эпитафия. Иначе не выжить - Анатолий Ковалев

– Людочка, любимая…

– Не называй меня больше этим именем, – всхлипнув, попросила она.

– А как тебя звать?

– Никак. Уведи меня куда-нибудь отсюда! – закричала вдруг безымянная гостья. – Неужели ты не понимаешь?

Он подхватил ее на руки и пронес через темную гостиную наверх, в спальню. На лестнице она обронила туфлю, и та стукнулась об пол где-то внизу.

– Сейчас сбегаю за ней!

– Не надо, – попросила она. Он положил ее прямо в одежде на кровать, включил свет.

– Может, хочешь выпить? Там осталось немного водки… Ах да!.. – Он притронулся пальцами ко лбу. Она снова заплакала, не пряча лица. – Послушай, – обратился к ней Шаталин, – тебе надо рассказать все по порядку.

– Не сейчас.

– Я, честно говоря, ничего не понимаю… Ты собиралась меня убить? – Она замотала головой. – Ты – дочь Овчинникова?

– Нет. Я же сказала – не сейчас.

– Но я должен хоть что-то знать, когда придут менты.

– Тебе мало того, что ты уже знаешь?

– Ты вернулась, чтобы спасти меня? – догадался Александр.

Она отвернулась, подтянув колени к животу. Вторая туфля упала на пол.

По телу девушки прошла судорога, и громкие рыдания наконец выплеснулись наружу.

Шаталин окончательно растерялся. Он не знал, что в таких случаях делают. С минуту стоял неподвижно, а потом опустился рядом с ней на кровать.

Погладил ее осторожными пальцами по щиколотке.

– Ты успокойся, Лю… – Слова как-то не склеивались одно с другим, и пугала ее безымянность. – Пойми, Серафимыч – камикадзе. Он до завтрашнего дня все равно бы не дожил. Я предлагал ему сесть со мной в машину, уйти от охраны и там… Короче, он не согласился. Пришел сюда, чтобы умереть.

Она вдруг успокоилась. Снова перевернулась на спину, вытирая ладонями глаза. Разбитый глаз еще больше заплыл, превратился в щелочку, да и здоровый теперь мало отличался от него. Девушка была бы похожа на светловолосую, сероокую китаянку, если бы такие существовали. Саня поймал себя на том, что любуется ею даже в эти минуты.

– Ты предложил это Серафимычу? – переспросила она. Саня кивнул, и в тот же миг голова его дернулась от сокрушительной пощечины. – Дурак! Я бы тогда не смогла тебе помочь! Ведь я тебя обезоружила!

– У меня есть охрана, – пробурчал Шаталин, сразу забыв о пощечине.

– Многого стоит твоя охрана!

– А я бы не стал стрелять в Серафимыча, даже если бы ты меня не обезоружила, – выдал он вдруг себя. – Это старая история. Ты зря торопилась. – И уже смелее погладил ее по голой щиколотке.

– Саша, тебе не кажется… – Она впервые обратилась к нему по имени.

– Кажется, – ответил он.

– Что это?

Он пожал плечами.

– Когда ты исчезла, мне стало все равно. Понимаешь? Вообще все. Ведь раньше я как-то жил без тебя?

– Я тебя ненавидела, – призналась девушка, – потому что мне все про тебя известно. Или почти все. И вдруг… Мне было так плохо, будто отняли ребенка! Я знала, в котором часу он придет, чтобы отомстить за дочь. За Люду…

Не называй меня так больше никогда! Слышишь? Никогда! Я не могла этого вынести!

Рыдания снова вырвались из ее груди. Он накрыл ее своим телом, просунул руки ей под спину и стал баюкать, как дитя.

«А Серафимыч все еще на кухне, в луже крови!» – свербило в мозгу. В какой-то миг Шаталину показалось, что дверь у него за спиной открывается и в спальню неторопливой походкой входит старикан. Он встрепенулся. Отстранился от нее.

– Что случилось?

– Надо звонить.

– Подожди…

– Ты боишься?

Она помотала головой.

– Ты хочешь уйти?

– Нет. Только не это. Знаешь… – Она задумалась. – Ты не хочешь меня трахнуть?

– Ты серьезно?

Она помычала в ответ.

– Что, прямо сейчас? Прямо здесь?

– Ну не на кухне же! – Она захохотала надрывно, через силу. Потом, захлебнувшись смехом, еле слышно пролепетала:

– Мне это нужно…

Саня хотел выключить свет, но не успел. Девушка притянула его к себе и впилась большим горячим ртом в его губы. Поцелуй отчаянной, смертельной страсти длился так долго, что ему показалась тесной эта пятидесятиметровая спальня, в которой при желании можно было устроить баскетбольный матч. Она только разрешила снять с себя трусики, оставшись в юбке, блузке и даже в плаще. Он боялся, что при сложившихся обстоятельствах будет не на высоте, но, почуяв запах ее кожи – запах коры какого-то тропического дерева, которого, может, и в природе не существует, – Саня испытал сладкую истому, будто поддел арбузный мякиш на острие ножа и отправил в рот чудесную влагу во время изнурительного похода по знойной пустыне.

Ее голова металась по подушке. Густые длинные волосы то закрывали лицо, то рассыпались вдруг густой волной от какого-то непонятного внутреннего взрыва. Она извивалась всем телом в искрометном танце, задавая ритм партнеру.

«А Серафимыч все еще на кухне!» – продолжало свербить в мозгу. Это и будоражило, и отвлекало. Шаталин машинально оглядывался на дверь и этим портил танец, сбивался. Но вот она сжала свои тонкие губы так, что они побелели, и прорвался крик, перешедший в шепот:

– Миленький мой! Родной мой! Еще, пожалуйста! Ну, еще! Ах, какой ты!

Какой ты!..

Новый крик длился так долго, что она охрипла. Она просила еще, она умоляла продлить забытье, и он работал исправно, как паровой двигатель, как турбогенератор, как бензопила «Дружба». Дверь не давала покоя. Усталости он не чувствовал и вообще ничего не чувствовал. Ниже пояса все онемело.

– Ты не устала? – спросил Саня после очередного крика. Он насчитал их восемь, а потом сбился со счета.

– У тебя не получается? – забеспокоилась вдруг она. – Может, поменяемся местами?

Он не стал спорить. Она скинула плащ – взмокла, он стянул с нее блузку. Она расстегнула лифчик. Он избавился от рубахи. Юбка – последний штрих – взметнулась над головой.

Он взял ее под мышки, расплющив ладонями грудь, и тихо коснулся губами шеи, слизнув языком капельку пота. Почувствовал, как в ладонь уткнулся набухший сосок.

– Ложись и ничего не делай! – властно приказала она.

Саня опрокинулся на спину.

Безымянная гостья, подарок судьбы, та, которую больше нельзя было называть Людой, довела его сначала до кондиции, хорошенько помассировала языком и пожевала губами угасшую плоть, а потом запросто уселась на заново действующий вулкан и даже целиком втянула его в промежность. Дверь потонула в тумане.