На зоне - Евгений Сухов

– Оттуда и тащим, – почти задорно отозвался на слова пахана молодой надзиратель.

Жильцы хаты, не вставая с мест, с интересом всматривались в лицо новичка. Красив, сука, и, видать, крепок… был… Даже в неподвижном теле угадывалась порода и какая-то скрытая сила. Веселый это сразу заметил, но виду не подал и цедил сквозь зубы:

– Вы к нам, случаем, не «черта» притащили? Сами знаете, у нас место только у дверей свободно, – зло хмыкнув, он взглядом указал на шконку, где располагался «черт» с презрительной кличкой Сопля. Чертяка и вправду был неопрятен – из длинного носа, смахивающего на хобот тапира, частенько торчали сопли, которые тот неизменно вытирал рукавом. В камере с ним не общались, презирали – черт, одним словом! Даже в угол, где он проводил свои часы, зеки бросали, как правило, недружелюбные взгляды. А если случайно соприкасались с ним, то, морщась, брезгливо стряхивали с одежды невидимую нечисть.

– Непутево его рядом с чушпаном сажать, Василь Семеныч, – обратился к Веселому старший из надзирателей. – По роже видно, что он из коренных. Мы точно не знаем, конечно.

– А это проверить можно, начальник, – высказался блатной по кличке Федя Лупатый. – Скиньте его на пол, если до шконки доползет, значит, из крепких. Ежели останется у параши отираться, значит, ковром сделаем, ноги об него будем вытирать.

Он хмуро посмотрел на первоходок, которые смирненько сидели на своих шконках. Молодежь пугливо смотрела на Федю: казалось, что взмахни Лупатый рукой – и они разлетятся по углам как перепуганные воробьи.

Федя Лупатый был прав: ни один из уважающих себя зеков не смел опуститься на пол. Только чушпаны, способные портами собирать дерьмо, без всякой брезгливости селились во всех самых грязных углах. Коренной же обитатель тюрьмы любит чистоту и всегда умудряется выглядеть среди многочисленных обитателей тюрьмы как топ-модель в городской толпе.

Надзиратели, послушав базар зеков, наконец заволокли новичка на середину камеры и, не особо церемонясь, бросили на пол. Голова его глухо стукнулась о цемент.

– Живой? – усомнился молодой.

– А что с ним будет? – делово отозвался Помидор, который не любил особенно блатных. – Мы ведь его почти любовно положили.

Вертухаи коротко рассмеялись и затопали прочь из камеры. Тяжело звякнула дверь. И хата мгновенно превратилась в тесный неуютный склеп. Взгляды сокамерников были обращены на лежащего.

Варяг глухо застонал.

* * *

Помидор повернул ключ на два оборота. Секция, отделяющая одну часть тюремного коридора от другой, была закрыта, и теперь металлическую решетку можно было протаранить разве что самосвалом.

– Может, мы зря так? – усомнился молодой.

– А тебе-то что, Прохоров? Детей с ним крестить, что ли?

– Все-таки вроде приличный… нехорошо, на шконку бы его определить. Приличный же мужик вроде?

– Вроде, вроде… А ты Беспалого приказ не слышал? Не наша это забота, – веско возразил Помидор. – Наше дело зеков стеречь, чтоб никто из них из тюрьмы не убег. А там, в камерах, они пускай между собой сами разбираются. Ты думаешь, этот красавчик случайно попал в эту камеру?

– А разве нет?

– Эх, чудак. Да за нас давно уже все Беспалый решил, – ткнул Помидор пальцем вверх. – Ты же знаешь, эта камера славится как непутевая. Вот его и определили на воспитание. Ладно, забудь об этом, у нас с тобой имеется куча других дел.

И Помидор, тряся огромной связкой ключей, затопал в кабинет начальника докладывать о выполнении приказа.

* * *

Голоса. Голоса. Точно жуки жужжат в теплый летний день. Лица. Ужасные, грязные, чумазые лица. Щербатые ухмылки. Небритые щеки. Всклокоченные волосы. Вонь…

Я должен отогнать это наваждение, подумал он. Я должен. И тут впервые за все эти томительные мучительные дни беспамятства к нему на миг вернулось ясное сознание. Я же Варяг. Где я? Я в тюрьме… А это кто? Он огляделся по сторонам. Это зеки. Я в камере с простыми зеками…

– Глядите-кась, зенки открыл, – почти восторженно объявил Федя Лупатый. – Могу поспорить на пачку чая, что до шконки он не доползет. Не та у него кишка, чтобы надрываться.

– Это ты зря, посмотри, как он вылупился, – принял вызов Миша Питерский. – Такие ребята способны ползти на карачках от Мурманска до Владивостока.

Жильцам камеры был известен затянувшийся спор между Федей Лупатым и Мишкой Питерским. Если один из них присаживался, то другой непременно вставал, если один говорил, что нащупал что-то мягкое, то другой утверждал, что это колючее. Это были два антипода. И отличались друг от друга в первую очередь внешне. Федя Лупатый был относительно молод и в свои тридцать лет все еще числился в пацанах, хотя по тюрьме ходил слушок о том, что смотрящий региона пытается вывести его в положенцы. Но кандидатура не проходила потому, что он не имел всех надлежащих заслуг перед блатным миром. К тому же Федя Лупатый был москвич. А Миша Питерский, ясное дело, – из Питера. Он уже разменял шестой десяток, но довольствовался скромным званием мужика, хотя по количеству пропаренных лет мог потягаться с самым закоренелым обитателем тюрьмы. Его голос на зонах звучал всегда веско, и блатные старались заполучить к себе в союзники такого крепкого зека, каким был Миша.

Веселый был между ними всегда чем-то вроде третейского судьи. Как блатной, он имел четкие принципы, которые позволяли ему быть главнокомандующим на тюремном поле. Часто от его слова, как пахана, зависела судьба того или иного зека. Вот и сейчас он держал в своих руках жизнь новенького, а спорщики обращались к нему за советом.

– Хорошо, договорились, – шумел Мишка Питерский, – пускай Веселый нас рассудит. Если за десять минут этот хер не поднимется, значит, с меня пачка чая.

Остальные зеки, обрадованные новому развлечению, зашевелились. Ставки сделаны, представление начиналось.

– Смотри, как глазами ворочает!

– Место выбирает, куда выползти.

– А может, его к параше подтолкнуть?

– Верхом на сральнике он будет смотреться клево.

– Смотри, смотри, пополз! По-пластунски чешет, чертяка! – радовался Мишка Питерский. – Ну, шевели, шевели копытами! Ползи, жучара!

– Не, не доползет! Сукой будет! Эй, братва, сейчас мы с вами чифирчиком побалуемся.

Но Варяг, с минуту отдышавшись, приподнялся: сначала он оперся на ладони, потом встал на четвереньки и, медленно разогнувшись, встал в полный рост.

– Смотри-ка, братва, а он мужик из крепких.

– Да просто этот чертяка жить хочет, – зашумели из дальнего угла.

– Да какой он чертяка?

– Чертяка, точно чертяка. Вон для него унитаз родней, чем матушка.

– Не, братва, он из крутых. Смотри, смотри, как чешет, ну будто фраер по Бродвею.

– Где я? – негромко произнес Варяг голосом, скорее похожим на стон из свежеприсыпанной могилы.