Большая книга ужасов 72 - Елена Арсеньева

Сапожников остолбенел.

Перед ним открылась небольшая комната с плотно зашторенными окнами. Посреди стоял стол, а на нем находилось обнаженное мертвое тело, в котором Сапожников сразу узнал труп заключенного Краева.

Грудь его, после вскрытия милосердно зашитая, теперь была снова разверста и источала запах тления.

Покойник лежал на голом столе. Комнату освещали четыре очень толстые свечи, которые, впрочем, уже почти догорели и оплыли, образовав огромные бело-желтые восковые лужи.

Если эти свечи были зажжены прошлой ночью, когда сюда доставили похищенный труп, значит, они горели почти сутки…

— Ну? — нетерпеливо воскликнул Краев. — Что стоите? Вложите его сердце туда, откуда достали!

— Но контейнер у вас, — хрипло проговорил Сапожников.

— Ах да!

Краев подал ему контейнер.

— Я не захватил перчатки, — сказал Сапожников.

— Вы что, опасаетесь занести микробы в грудь мертвеца? — хмыкнул Краев. — Не смешите меня! Действуйте!

— Не могу, — буркнул Сапожников, изо всех сил стараясь отдалить ужасную минуту, когда раскроется обман.

— Что, клятва Гиппократа[11] не позволяет? — зло сказал Краев. — Ладно, вон там под столом лежит пакет со всякой медицинской ерундой. Бинты и все такое. Перчатки тоже есть. Действуйте! Вложите сердце на место, а потом зафиксируйте повязкой, чтобы не выпало, когда он встанет.

Сапожников с трудом перевел дыхание.

Он сумасшедший, этот Краев?! Он правда верит в возможность оживления своего отца?!

Или у него все-таки есть основания верить в это?..

— Да вы, как я погляжу, не слишком удивлены? — насмешливо проговорил Краев. — Навели обо мне справки? И об этой больничке? Превосходно!

«Навели, — подумал Сапожников. — Да слишком поздно…»

Он надел перчатки, открыл контейнер и запустил руки в формалин[12].

Давно прошли студенческие времена, когда его тошнило от этого резкого запаха. Но сейчас опять затошнило — от страха.

«Пожалуй, пропали мы с Серегой, — подумал он. — Грушин, конечно, этого мерзкого Краева рано или поздно найдет, но, боюсь, будет поздно… А жене-то я так ничего и не сказал — ни где Серега, ни куда я еду. Ох, как она все это переживет?..»

— Ну, побыстрей! — крикнул Краев, задыхаясь от нетерпения.

Сапожников достал из формалина сердце с удаленным участком омертвевшей во время инфаркта мышцы и разрезом на артерии там, где ее закупорил смертоносный тромб, и вложил в разверстую грудь трупа.

— Бинтуйте, бинтуйте!

Руки у Сапожникова настолько похолодели, что он даже не ощущал холода мертвого тела.

Наконец грудь того, кто раньше был заключенным Краевым, была забинтована.

— Берите его за ноги, я возьму за плечи, — приказал Краев. — Нужно переложить его вот на эту каталку. Потом повезем в пятый угол — и…

Сапожников повиновался. Кажется, он еще никогда в жизни не поднимал груза тяжелей, чем это тело!

Наконец труп кое-как водрузили на каталку.

— Ну, давайте! Везите!

— Погодите, — покачал головой Сапожников. — Вы требовали привезти вам сердце отца. Я привез. После этого вы обещали отпустить моего сына. Ну? Где он?

Краев, напряженно смотревший на него, вдруг вильнул глазами в сторону.

Это длилось лишь миг, но чутьем, обострившимся до невероятной степени, как оно всегда обостряется у людей, находящихся на грани смерти, Сапожников внезапно понял, почему Краев застрелил тех людей около крыльца больницы.

Потому что они упустили Серегу! Потому что Серега сбежал!

Облегчение, навалившееся на Сапожникова при этой мысли, почти лишило его сил. Однако он все же сообразил, что Краев не должен догадаться о том, что он понял. И невероятным усилием сохранил на лице выражение тревоги.

— С ним все в порядке, — буркнул Краев. — Пока. Но дальнейшее зависит от вас. Давайте везите каталку сюда, ну! — И он нетерпеливо подтолкнул каталку к лифту. И вдруг вскрикнул: — А это еще что?!

Сапожников увидел, что взгляд Краева устремлен на пролом в стене. Кучка вывалившихся кирпичей валялась на полу, из стены веяло мраком и безысходностью.

Если смертная тоска может пахнуть, то Сапожников ощущал этот запах. И жалость неизвестно к кому вдруг сжала его сердце…

В это время где-то неподалеку гулко и протяжно начал бить колокол.

Сапожников невольно стал считать удары.

— Монах! — крикнул Краев. — Отзовись!

Клуб мрака вырвался из стены, и Сапожников увидел человека в рясе и низко надвинутом капюшоне, который появился из стены с двенадцатым ударом колокола.

— Аз есмь, — глухо отозвался он. — Вот я.

— Ты сбросил цепи? Ты вышел? — бормотал Краев, и Сапожников видел, что доктор так же потрясен встречей с монахом, как он сам. — Но ведь должен был явиться наследок…

— Он явился, — кивнул монах.

— Кто он?! — крикнул Краев со злостью. — Где?! Этот? — показал он на Сапожникова.

Николай Ильич изумленно пожал плечами. Бредит доктор, что ли?!

— Эва! — злорадно ухмыльнулся монах. — Наследка моего уж и след простыл. Ищи ветра в поле! Теперь конец вам всем придет! Чует мое сердце!

— Но и тебе конец тоже придет, — мрачно процедил Краев. — Найду я этого паршивца, не сомневайся! А теперь о деле. Вот, смотри! — Он двинул каталку к монаху. — Здесь лежит мой отец. Я мог бы поднять его горстью могильной земли, но тогда он так и останется беспамятным упырем. Однако мне удалось добыть его сердце! Теперь все дело за тобой! Если ты поднимешь его, он все вспомнит и сможет открыть мне все свои тайны! Ну! Начинай! Подними его! Заставь говорить!

Монах посмотрел на труп заключенного Краева, потом пожал плечами и сказал:

— Небыль-небылица! Как его поднимешь да вспомнить заставишь?! Это ж не его сердце!

* * *

— Ты жива! — наконец воскликнул Валентин, поглядывая на Малинку в зеркальце заднего вида. — Вот здорово! А то вид у тебя был хуже некуда, мы с Серегой очень переживали — правда, Серега?

— Еще бы! — согласился тот, косясь в боковое зеркало.

Вроде бы за ними никто не гнался.