Мертвецы живут в раю - Жан-Клод Иззо

Морван и Веплер были вуайеры. Так я себе представлял это. Распорядители. Интересно, мастурбировали ли они, глядя на них? Или совокуплялись после, ностальгически вспоминая о любовных играх эсэсовцев? Об их мужской, вирильной любви. О любви воинов. И когда они решили, что в ту ночь уцелеет лишь один, тот, кто всадит пулю ближе всего к сердцу Лейлы?

Испытал ли Тони жалость к Лейле, насилуя ее? Хотя бы на секунду. Прежде чем он сам погрузился в кошмар. В непоправимое.

Я узнал голос Симоны. И она узнала меня. Номер, по которому Карина оставляла сообщения своему брату, был номером ресторана «Рестанк». Сегодня вечером Карина туда и звонила.

— Позовите Эмиля. Или Жозефа.

По-прежнему звучала отвратная музыка.

Каравелли и его чарующие скрипки. Или какая-то пакость в том же роде. Но почти не слышался стук тарелок и вилок. «Рестанк» пустел. Было десять минут первого ночи.

— Это Эмиль, — послышалось в трубке.

Это был прежний, недавний голос.

— Монтале. Тебе ничего объяснять не надо, ты знаешь, кто я такой.

— Слушаю тебя.

— Я сейчас приеду. Я хочу, чтобы мы кое-что обговорили. Давай заключим перемирие. У меня есть предложения.

Я не имел никакого плана. За исключением одного. Убить их всех. Но это была всего лишь утопия. Именно то, что требовалось, чтобы продержаться. Опередить их. Выжить. Хотя бы час. Но это целая вечность.

— Ты один?

— Пока еще армию не призвал.

— А Тони?

— Он язык проглотил.

— В твоих интересах иметь веские доказательства. Потому что для нас ты уже покойник.

— Не выпендривайся, Эмиль. Если меня убьют, посадят вас всех. Я продал всю эту «штуку» одной газетенке.

— Ни один листок не посмеет пикнуть ни слова.

— Здесь, нет. В Париже, да. Если я не позвоню через два часа, все будет напечатано в утреннем выпуске.

— У тебя есть только версия. Но нет доказательств.

— У меня есть все. Все бумаги, которые Маню выкрал у Брюнеля. Фамилии, копии банковских счетов, чековые книжки, сведения о покупках, поставщиках. Список баров, ночных кафе, ресторанов, что подвергаются рэкету. Более того, фамилии и адреса всех местных предпринимателей, поддерживающих Национальный фронт.

Я преувеличивал, но это было в порядке вещей. Батисти же обманывал меня во всем. Если у Дзукки появилось бы малейшее подозрение насчет Брюнеля, он послал бы пару своих ребят в контору к адвокату. Пуля в голову, и никаких объяснений. И сразу вычистили бы все бумаги. Дзукка был не в том возрасте, чтобы прибегать к ухищрениям. Он гнул свою линию. Прямую. И ничто не могло заставить его от нее уклониться. Поэтому Дзукка и преуспевал.

Но Дзукка не доверил бы Маню подобную «работенку». Маню убийцей не был. К Брюнелю его послал Батисти. Я не знал, зачем. С какой целью. Что за игру Батисти вел на этой грязной арене? Бабетта была категорична. Батисти отдел отошел. В этой темной операции участвовал Маню. От работы на Дзукку не отказываются. Дзукка доверял Батисти. К тому же никто не откажется от таких бешеных денег.

К этим заключениям я пришел самостоятельно. Они были мало убедительными. Они поднимали намного больше вопросов, чем давали ответов. Но я не приблизился к их решению. Хотя зашел слишком далеко. Я хотел получить все ответы. Взглянуть правде прямо в глаза. Пусть при этом я сдохну.

— Через час мы закрываем. Привози бумажки.

Он положил трубку. Значит, документы у Батисти. Значит, Батисти уговорил Уго убить Дзукку. Но кто убрал Маню?

Маврос приехал через двадцать минут после моего звонка. Я нашел только такое решение. Позвонить Мавросу. Передать ему эстафету. Доверить ему Дрисса и Карину. Он не спал. Маврос просматривал «Apocalypse Now»[34]Копполы. По-моему, в четвертый раз. Этот фильм завораживал Мавроса, но он его не понимал. Мне вспомнилась песня группы «Doors» «The End»[35].

Он по-прежнему приближался к нам, этот заранее объявленный «конец». Стоило лишь раскрыть газеты на страницах международной политики или хроники происшествий. Не было никакой нужды в ядерном оружии. Мы истребим друг друга с первобытной жестокостью. Мы были всего-навсего динозаврами, но самое худшее заключалось в том, что мы это сознавали.

Маврос не колебался ни секунды. Дрисс был ему дороже любых опасностей. Этого парня он полюбил с той минуты, как я привел Дрисса к нему. Это не поддается объяснению. Так же, как любовное влечение, заставляющее вас желать одно существо сильнее другого. Он выведет Дрисса на ринг. Заставит его драться. Он научит его думать. Думать о левом кулаке, о правом кулаке. О длине удара. Он заставит его рассказывать. О себе, о матери, которую Дрисс не знал, о Лейле. О Тони. До тех пор, пока Дрисс не научится жить с тем, что он сотворил из любви и ненависти. Люди не могут жить с ненавистью. Боксировать тоже. Существуют правила. Они часто, слишком часто, бывают несправедливы. Но их соблюдение позволяет спасать собственную шкуру. Но в этом гиблом мире самое прекрасное заключалось все-таки в том, чтобы быть живым. Дрисс сумеет послушаться Мавроса. На счет глупостей Маврос много мог сказать. В девятнадцать лет он схлопотал год тюрьмы за то, что избил своего тренера. Тот «продал» матч, который Маврос должен был выиграть. Когда Мавроса, наконец, смогли остановить, тренер едва дышал. Но Маврос так и не смог доказать, что бой был «сдан» заранее. В тюрьме он немало размышлял об этом.

Маврос подмигнул мне. Мы с ним были едины. Мы не могли позволить никому из четырех ребят взять на себя убийство. Тони не заслуживал ничего. Ничего, кроме того, что он обрел сегодня вечером. А я хотел, чтобы ребятам повезло. Они были молоды, любили друг друга. Но даже с хорошим адвокатом никакие доводы не подействуют. Необходимая самооборона? Это еще придется доказывать. Изнасилование Лейлы? Здесь вообще не было никаких доказательств. На процессе или даже раньше затравленная Карина расскажет, как все происходило. Останется лишь араб из Северных кварталов, который хладнокровно убил молодого человека. Подонка, конечно, но француза, сына рабочего. Оба араба — соучастники, и младшая сестра убитого попала под их влияние. Я даже не был уверен, что родители Карины, по советам их адвоката, не станут обвинять Дрисса, Кадера и Жасмин. Чтобы вымолить для дочери смягчающие обстоятельства. У меня стояла перед глазами эта картина. Я больше не доверял правосудию моей страны.

Когда мы подняли Тони, я понял, что оказываюсь вне закона. И увлекаю за собой Мавроса. Но вопрос об этом больше не возникал. Маврос уже все предусмотрел. Он до сентября закроет свой зал и увезет Дрисса и Карину в горы. В Верхние Альпы. В Орсьер, где у него маленькое шале. Пешие прогулки, бассейн, велосипед значились в «программе». У Карины больше не будет занятий, а Дриссу уже до тошноты надоел гараж и вонь отработанной смазки. Кадер и Жасмин завтра уедут в Париж. С Мулудом, если тот захочет. Он сможет жить с ними. Кадер был уверен, что их троих прокормит бакалейная лавка.