Риф - Валерий Игоревич Былинский

маме и по чемоданам, а вещей у них гора, я ещё подумал, как же они всё потащат? Дети бегают, а мамаша их успокаивает: то стукнет кого, то заорёт: «Пе-е-тя! Не трогай Машу!» Кстати, когда я пришёл, они ещё не так шумели, а то я бы точно нашёл себе другое место. Так что сижу и наблюдаю. Газету прочитал, про соседку забыл, что ещё делать? Да и в сон клонит. Я уже хотел было встать и пройтись по вокзалу, когда заметил, что за мною наблюдает один человек…

— Она, — быстро сказал Паша.

— Она сидела себе и читала, я же сказал. А на меня смотрел мужчина, он стоял через ряд, сразу за мамашей с детьми. Ну, думаю, сейчас подойдёт и поговорить захочет, знаешь, все эти вокзальные исповеди. Смотрю, а он уже идёт, обходит ряд — и к нам.

— К вам?

— Ну да. Мне сразу показалось, что смотрит он не только на меня, но и на неё, девушку слева. Он подошёл, улыбается, седой, высокий, и говорит так негромко, будто стихотворение для себя вспоминает: «Голубок и горлица никогда не ссорятся. Что она попросит, то он ей приносит».

— Что? — спросил Паша.

— Неважно… А потом он говорит…

— Он к кому, к ней, что ли, обращается?

— Да, к ней.

— И что же?

— Он сказал: «Глаза. Какие глаза!» И продолжает: «У вас прекрасные глаза, ребята. Я смотрю на вас издали, а кругом столько лиц, а вы одни влюблённые». Вы, говорит, если действительно любите друг друга, если это всерьёз, то никогда не расставайтесь. Надо, говорит, теперь всю жизнь быть вместе, если, конечно, у вас всё это по-настоящему.

— Ну, дед даёт, — сказал Паша. — А ты на неё-то хоть посмотрел?

— Нет, Паша. Хотя, конечно хотелось. Я только видел краем глаза её пальцы на подлокотнике сидения. Ну… платье ещё, ноги в босоножках.

— А она на тебя?

— Откуда я знаю. Наверное, тоже нет.

— А дед?

— Стоял и рассказывал нам о своей жизни, о том, что у него есть жена, с которой он живёт всю жизнь, и что кроме неё никого у него нет, что детей у них не было, что он бывший офицер, и поэтому ему всё время приходилось переезжать с места на место, в общем так… говорил.

— Вадик, а дальше?

Вадим морщась допил коньяк.

— Он говорил, мы слушали. А я… я всё посматривал на её пальцы. Знаешь, я вдруг почувствовал её всю…

— Ну а дед?

— Военный? Он в конце извинился, сказал: «Вы, ребята, не обижаетесь?» Тут я говорю: «Нет, что вы», — и она добавила: «Нет, конечно». Мы как-то одновременно это сказали. Он уже собрался уходить, а потом поворачивается и говорит: «И ещё, ребята. Обязательно надо детей. Нам с женой бог не дал. Обязательно надо». Попрощался и ушёл.

— Ну и…

— А мы продолжали сидеть. Мне, конечно, очень хотелось посмотреть на неё. Я даже думал: «Вот сейчас я это сделаю». И мне кажется, она хотела того же. А эти её пальцы… Ну ладно. Представь, сижу я так ещё минут двадцать и молча смотрю перед собой. И вижу мамашу и семейство. Вокруг вокзал, шум, гам, голос в динамике объявляет: «Прибыл поезд такой-то. Встречающих просим пройти туда-то». И она сидит, рука её на месте, не двигается. В общем, как будто ничего не было. И всё-таки меня одна мысль очень раздражала — а почему нельзя взглянуть на неё просто так, как на обычную незнакомую девчонку? Но я не мог посмотреть. Я мог разглядывать каких угодно девушек на вокзале, а на неё — нет, не мог. И представь, я вдруг почувствовал, что она встаёт! Встаёт, а я не оборачиваюсь, сижу как сидел. Она встала и… пошла.

— Ай! — вскрикнул Паша. — Что же, ушла?

— Надо выпить, Паша, — сказал Вадим.

— О-о… надо! — Паша быстро достал деньги и направился к стойке.

Вернувшись, он поставил рюмки на стол и спросил:

— А дальше?

Вадим понюхал коньяк, сморщился, отпил и сказал:

— Так… На чем я остановился? Ага, сумка!

— Какая сумка? Она же ушла!

— Да нет. Когда она ушла, я, честно говоря, хотел уже вскочить, да заметил, что вещи-то она оставила. Ту самую белую спортивную сумку, я её в самом начале приметил. Я думаю, чего же волноваться, сейчас она за сумкой вернётся, девушка вышла куда-то, ну мало ли, да и никакого поезда в это время не объявляли. В общем, я стал её ждать.

— Но…

— Вот именно. Я тоже спросил себя: «С какой стати она ушла и оставила свои вещи незнакомому мужчине?» Но, Паша, откровенно говоря, так я подумал уже потом, а тогда мне и в голову не могло прийти подобное, я забыл, что ли, что мы незнакомы. Да нет, я даже не думал об этом, я вёл себя так, как если бы за мной сейчас наблюдал тот военный. Я взял эту сумку, придвинул к себе и спокойно стал ждать…

— Что-то мне не нравится твоя история, — мрачно сказал Паша. — Конец у неё, по-моему, безобразный.

— Ты угадал, — сказал Вадим.

— Она не пришла за сумкой, ты потом дал объявление…

— Нет, не было у неё никакой сумки. Она была без вещей, как и я.

Вдруг Паша ударил себя двумя пальцами по лбу:

— Толстуха! Та, что с детьми!

— Правильно, — улыбка на лице Вадима застыла и слегка безобразила рот. — Когда объявили какой-то поезд, то мамаша стала спешно собирать чемоданы, хватать за руки детей, кричать им: «Быстро распределились, дружненько взялись, помогли маме!» Дети подхватили чемоданы, и всё семейство двинулось к выходу. Я от них отвернулся, как вдруг слышу крики: «Ай, ай!» Смотрю, а толстуха мчится на меня, хватает ту белую сумку и давай на себя тащить. Я сначала возмутился, но потом сразу догадался. И всё-таки спрашиваю: «А это что, ваша?» Толстуха глянула на меня — думаю, заорёт сейчас — и говорит: «Ну, знаете, молодой человек!» и как рванёт сумку к себе.

— А может и не её была сумка?

— Да ладно, ты не был там и не знаешь. А я сразу понял — девушка ушла, и не было у неё никакой сумки.

— Постой. Так что же — она ушла? — спросил Паша.

— Ушла.

— А ты что?

— Я сел на электричку и поехал к другу.

— И ты так её никогда и не видел?

— И я так её никогда и не видел.

Паше показалось, что Вадим его передразнивает. Он недоуменно взглянул на приятеля, увидел его кривую улыбку и почувствовал