Юби: роман - Наум Ним

– Беда, товарищ полковник! – заявил Недомерок с порога, едва прикрыв за собой дверь. – Требуется срочный план действий…

Голос его был такой, будто он сейчас сообщит об очередной смерти генсека. Полковник решил погодить с разносом, пока не узнает, что там стряслось с генсеком.

– Мороженный гондон, – орал он через минуту. – Штопанный в придачу… Недозаштопанный, – усилил полковник меру своего презрения.

Много разных слов вывалилось из начальника, а потом он вспомнил про рапорт, который необходимо было отправить в Минск, и совсем потерял голову.

Капитан довольно ловко уворачивался от разной писчебумажной всячины, скопившейся на столе полковника.

– Убил, – произнес вдруг полковник с тихим отчаяньем и упал в кресло.

– Да нет же, не убивал я его! – вскрикнул капитан, даже и со слезой. – Эти говорят, что убил, вы говорите…

– Кто говорит? – спросил начальник, еще не понимая, о чем, собственно, он спрашивает.

Страшное подозрение проникло в его сознание. По всем прикидкам получалось, что у капитана Матюшина был основательный мотив мести этому антисоветчику – хотя бы из-за разлетевшихся надежд на майорские погоны, а за это и убить мало.

Полковник мудро решил отодвинуть свои подозрения до окончания мероприятий по поиску фигуранта незавершенной операции. Кстати об операции. Придумали отрапортовать наверх об исчезновении подозреваемого, но отрапортовать так, чтобы они там наверху и получались крайними – это ведь они требовали завершения операции и вместе с тем не позволяли задержание объекта. Вот и спугнули…

Минское руководство из полученного рапорта сделало неожиданное предположение, что витебские мудозвоны завалили своего антисоветчика. От дури, или чтобы досадить начальству, или, может, скрывая какие-либо детали своей кретинской школьной операции.

Впрочем, все эти подозрения еще только клубились фантастическим паром, не оседая в какие-то реальные проверки и расследования. Ведь подозреваемый антисоветчик еще мог и найтись.

Однако не нашелся.

Медленной волной ползли захватывающие слухи о том, как кровавая гебня забрала у детей их любимого учителя и той же ночью лишила его жизни в своих пыточных подвалах. Работники интерната, а вслед и богушевские посельчане не сомневались, что все именно так и было. Жители Витебска пока еще ничего не знали, потому что волна слухов катилась медленно, проталкиваясь дальше каждым новым слушателем. Но возмущенный слушатель отходил, покачивая головой и поцокивая языком, и волна замирала опять. По прикидкам аналитиков из областного управления, к началу осенних уборочных работ вся эта история должна была позабыться, совсем уйти из памяти злобного населения.

* * *

В начале июня по телеграмме Григория приехала Надежда Сергеевна с сыном. Первым делом она почти что случайно встретилась с Недомерком, который продолжал наезжать в школу в надежде, что вот он приедет, а навстречу ему откуда ни возьмись сам Лев Ильич. В тот раз он подходил к школе, лелея эту мечту, а встретил вовсе даже Надежду Сергеевну.

Разговор получился эмоциональный и совершенно бессодержательный. Недомерок отправился прочь с расцарапанной рожей под градом весьма изобретательных матюков. На следующий день Надежда Сергеевна посетила начальника богушевской милиции, но беседа вышла совсем короткой. Чуть ли не тотчас она уже выскочила из кабинета начальника, а тот остался сидеть с расцарапанной рожей и неразрешимым недоумением, чего это ему приходится расплачиваться за чужие грехи?

Через неделю Надежда Сергеевна попала на прием к начальнику областного управления КГБ. Полковник подготовился и расцарапать себе рожу не дал. Вместо этого заранее вызванные санитары успокоили буйную посетительницу своими шприцами и увезли в известном направлении. Получается, что предчувствие Надежды Сергеевны частично сбылось – ровно в том месте, где она говорила о себе и о Даньке. Его забрали в детдом инвалидов уже на следующий день.

Тут же родилась сплетня о том, что начальник областной безопасности, чтобы обрубить все концы, посадил в психушку вдову ранее замученного им же антисоветчика. Откуда рождаются подобные нелепые сплетни, никто не знает, даже профессионалы государственной безопасности. При этом такие сплетни очень точно соответствуют отношению нашего народа к бойцам невидимого фронта, даже когда они не соответствуют реальным событиям. А главное, с подобными сплетнями не в силах совладать вся эта самая госбезопасность. Против сплетен (особенно сплетен, так похожих на правду) даже они бессильны.

В республиканском КГБ работники, допущенные к самой секретной информации, перемигивались со значением.

– Слышали, чего учудили в Витебске? – как бы спрашивал первый подмигивающий.

– Еще бы! – как бы отзывался подмигивающий в ответ. – Что с них взять? – палачи отмороженные, – мигал он, завершая обмен особо секретной информацией, и высматривал, кому бы подмигнуть дальше…

В Богушевском интернате муссировали те же сплетни, но не подмигивали, а выпивали на помин Льва Ильича (не чокаясь) и во здравие Надежды Сергеевны с дитенком (с чокам и расплесканием). В общем, как не чокнется кто, так и знай – это на помин, а как чокнется – это уже за Надежду Сергеевну.

Недомерка из-за этого заздравно-поминального стола гнали нещадно. Время от времени он наезжал в школу, но уже не по службе, а по собственной воле, надеясь отыскать своего подозреваемого. Ему ничего не оставалось, как холить эту надежду. Из управления его поперли, для начала – в безвременный отпуск.

– С глаз моих вон долой, – напутствовал начальник. – Пока мы тебя не проверим и не установим, как ты его завалил. А лучше бы поберег силы своих товарищев и сам во всем сознался…

Начальник управления, отстраняя капитана, пытался оградить себя от идиотских подозрений минского руководства и от кособоких взглядов разномастных областных чиновников. А что он еще может? Только показать, что ведется проверка, и держать морду сейфом с грифом секретно.

И вот сидит Недомерок за дверью котельной и чутко вслушивается в поминальный гомон за столом. Он предполагал, что работники школы состоят в преступном сговоре и прячут Льва Ильича из злобной неприязни к органам и к нему лично.

* * *

Это было не первое поминальное веселье в честь Льва Ильича и, конечно же, не последнее. Йефа вспоминали чуть ли не каждый день, и совершенно естественным образом всякий вспомин рождал идею выпить за это самое дело, чтобы вспомнить уже не мельком на бегу, а по-настоящему и вразумительно. Так продолжалось изо дня в день и довольно долго, нарушая устоявшийся многими годами школьный распорядок.

– Пора, мужики, это дело притормозить, – решился Федор Андреевич урезонить школьных работников. – Сами знаете, я к Ильичу всегда был всей душой, но это ни в какие ворота. Пора эти поминанки заканчивать. Работы не робятся, у Григория вона целая фабрика нечиненных машин, даже дети ходють неприкаянные…

– И никак это не связано с нашим горем, – качнулся несогласием Степаныч. – Машины сабе стоят, а мы тута трошки на помин, и усе это совсем друг от друга в отдельности…