Долгое дело - Станислав Родионов

И когда они измучились, он сказал:

— Пойдем пить чай, а? Я ведь не пил его с тех пор.

— Сережа, ты простишь меня, да?

Ее распущенные волосы помешали ему ответить…

Были зажжены все лампы, люстры и торшеры. Испуганная тьма бессильно прижалась к стеклу. Весело, как ксилофон, стучал по жести дождь. И было непонятно, почему город спит. Неужели только потому, что половина второго ночи?

Они пили чай. Она в ночной рубашке, он в трусах. И было не холодно, потому что огненный чай согрел своим ароматом всю квартиру.

— Сережа, мне показалось, что ты меня разлюбил.

— Какая глупость…

— Но твоя любовь стала другой.

— Да, потому что все меняется.

— А я не хочу, чтобы она менялась.

— Лида, ты испорчена песнями о любви. Там любят обязательно молодые, и любят страстно. А что потом?

— А что потом?

— Истинная любовь начинается потом, после молодой и страстной.

— У тебя… началась?

— Теперь я люблю тебя сильнее, чем в юности.

— Почему же ты не спешил на кухню, когда я вскрикивала?

— Потому что я дурак.

Она вдруг побежала к холодильнику, к плите и кастрюлям, чтобы накормить его, чтобы заставить его съесть всю ту пищу, которую он недоел за эти дни. Но Рябинин ее поймал посреди кухни, и меж ними оказались лишь ее распущенные, так и не собранные волосы…

— Теперь у нас любовь, а в молодости была влюбленность.

— Как ты легко отказываешься от молодости…

— Лида, я не отказываюсь, но вторая любовь выше и глубже, хотя она не воспета и не так ярко блестит.

— Для меня всякая любовь священна.

— Всякая? Влюбляется почти каждый молодой человек. А что лет через десять? В лучшем случае супружеская пара. У них была влюбленность, и не пришла любовь.

— И почему так, Сережа?

— Он в своей жизни не страдал. Она в своей жизни не страдала. Вместе они не страдали. Откуда же быть любви?

— А для любви нужно страдать?

— Я так думаю.

— Но ведь любовь — это радость?

— Через страдания.

— Тогда, Сережа, мы будем всегда друг друга любить, потому что мы слишком много и часто страдали.

И промелькнуло, исчезая…

…Нет приятных болезней, кроме одной — любви…

Они все-таки оделись. Она все-таки заставила его есть. И он вдруг обнаружил в себе волчий аппетит, когда ешь и ешь и все больше хочется. Он бы так и ел, нервно и бесконечно, но ее шея и грудь под распахнутым халатом неожиданно — какое там неожиданно — привлекли его губы магнитной силой туда, под кисею распущенных волос…

— Сережа, я никогда себе не прощу этого спектакля с Храминым.

— А кто же мне звонил про свидание?

— Валентину попросила. Подлая я, да?

— Это я глупец.

— Сережа, если я когда-нибудь стану тебя упрекать, ругаться или выкомаривать, ты мне эту комедию вспомни. Вспомнишь, да?

Он все в ней открывал заново, словно она приехала после годичной командировки. Он увидел ее покатые, пологие плечи, женственно уходящие вниз, на руки. Он положил на них свои ладони и покатил их вниз, на руки, но запутался в ночных распущенных волосах…

— Сережа, и все-таки я подлая.

— Вот как?

— Ты страдал, а я тебя почему-то ненавидела.

— Ненавидела?

— Да, злилась на тебя, презирала, терпеть не могла… Разве так может быть?

— Может.

— Что же это, Сережа?

— Это любовь.

— Ты шутишь?

— Любовь требует ответного чувства, ответной реакции. Тебе казалось, что ее нет. Тогда наступает раздражение, злость и даже ненависть. И чем сильнее любовь, тем сильнее эта ненависть.

— Но ведь она может погубить любовь?

— Нет, она живет только за счет любви.

— У тебя было… так же?

— Нет. По-моему, я был психически болен.

— Сережа, Сережа, ну какая же я подлая…

Он опять пил чай. Она опять пила кофе. То ли она задела его стакан халатом, то ли он задел ее чашку локтем, то ли они одновременно задели всю посуду, запутавшись в ее распущенных волосах…

— Сережа, чем вывести пятна чая?

— Кофеем.

— А пятна кофе?

— Какао.

— Дурак.

И тогда они увидели, что за окном белый день.

Из дневника следователя. Не понимаю, как эгоисты ухитряются оставаться в живых. Мучиться, грустить, переживать можно одному. Но как одному радоваться?! Ведь сердце может не выдержать. Ведь можно лопнуть от радости, обезуметь от счастья или захлебнуться от восторга… В конце концов, можно подавиться куском.

Как всегда, несколько человек пересекли улицу под красный свет. Молодую и миловидную женщину, перебежавшую последней, инспектор укорил:

— А еще в шляпке!

— Все бегут, — осветила она лицо двумя симпатичными ямочками.

— Слыхали, какое вчера произошло дорожное происшествие? — спросил инспектор приноравливаясь к ее шагу.

— Нет. — Она удивленно посмотрела на неожиданного попутчика.

— Хоккеист столкнулся с автобусом.

— И что?

— Автобус с тяжелыми повреждениями отправили в ремонт.

Она вновь заиграла ямочками, но тут же спохватилась:

— А почему вы со мной идете?

— Разумеется, из-за ваших ямочек.

— Вам не кажется, что вы слегка нахальны?

— Нет, я слегка инспектор уголовного розыска.

— И хотите меня оштрафовать за переход? — предположила она.

— Нет, хочу поговорить.

— А удостоверение?

Она еще раз его осмотрела, уже внимательно и с интересом, и еще раз убедилась, что это не инспектор: высокий, в замшевой куртке, в красном банлоне и коричневых искристых брюках. Хочет познакомиться, может быть, из-за тех же ямочек да импортной шляпки.