Обреченный царевич - Михаил Попов

С огромным нетерпением ждал он возвращения верховного жреца из его непонятной новогодней поездки (можно ли бросать свою паству в такой момент!) и как только услыхал, что ладья Амона пристала к берегу, послал людей сообщить, что желал бы говорить с верховным жрецом.

Поведение Аменемхета начало бесить начальника гарнизона с самого момента прибытия. Он – после такого отсутствия – направился не в храм, но на строительство своей помпезной гробницы, где провел половину дня. Раздражение начальника гарнизона превратилось просто в ярость, когда ему сообщили, что разговор Аменемхета с ним откладывается, потому что верховный жрец якобы должен по возвращении провести большое благодарственное, по случаю удачного возвращения из дальнего похода, богослужение. Ничем не может заниматься верховный жрец, пока не припадет к стопам своего божества. В этом объяснении бывалый азиат увидел наглую отговорку. Если верховный жрец так уж богобоязнен и привержен соблюдению своих храмовых ритуалов, то почему же он отставил их на полдня? Чтобы полюбоваться, как идет работа, которая идет уже десять лет?!

Шахкей решил отложить вспышку своего гнева, дабы произвести ее не перед ничтожными служителями, высланными для извещения, но перед лицом самого поддельного святоши.

– Когда же верховный жрец освободится от отправления своих возвышенных обязанностей?

– Только завтра утром.

И вот утро наступило. Шагая вокруг бассейна, Шахкей следил за рыбами и был почти спокоен. Неизбежность разговора скрашивала ожидание его. Богослужение еще шло. Басовитое гимнопение выползало из-под громадного тела храмины, и казалось, что чудовищная постройка плавает в густом голосовом растворе. Чем-то эта подземная могучая молитва напоминала начальнику гарнизона всю картину нынешней жизни порученного его наблюдениям края.

Надо сказать, что азиат был прав, подозревая верховного жреца в притворстве. Многолюдное богослужение шло без его участия, а сам Аменемхет находился в этот момент в самом центре круговерти сугубо мирских дел.

В специальной зале была собрана целая свора писцов, и им Аменемхет продиктовал послание, обращенное к верховным жрецам всех фиванских храмов. Всем им предлагалось неотлагательно собраться для важнейшего и тайного разговора. Через самое малое время упакованные в глиняные тубусы папирусы Аменемхета с максимально возможной скоростью разлетались во все стороны от храмовых стен.

Уже зная, что Шахкей бродит кругами, как хищник вокруг садового бассейна, верховный жрец проследовал в «Дом жизни» и долго беседовал там с отцом Уасером, старшим наставником сего важнейшего заведения. Потом долго осматривал вместе с ним мальчиков, доставляемых к нему прямо из класса, где было как раз время утренних поучений. Осмотрено было до полусотни учеников. Из них верховный жрец, руководствуясь неизвестным принципом, отобрал четверых, с которыми остался наедине, отослав даже старшего наставника. Что он им говорил, даже отчаянно подслушивавший учитель не смог разобрать, но отметил – лица мальчиков выражали полнейшее душевное потрясение. Из «Дома жизни» они были тут же удалены под присмотром двух особых жрецов, и ни в этот день, ни в следующий Уасеру их видеть больше не пришлось.

После этого Аменемхет направился не на встречу с начальником гарнизона, но в потайной покой, где выслушивал подробный доклад Са-Ра о том, что удалось разузнать о положении во дворце Яхмоса. Разузнать удалось мало, вернее – ничего. Молодой воитель был опаслив, всех охранников набирал только из людей, выросших в своих родовых поместьях, не терпел при себе ни врачевателей, ни фокусников, ни предсказателей, ни карликов. Даже массажистом при нем служил муж его старой кормилицы, преданный господину фанатически. Так что спустя сутки после появления слуха о том, что Яхмос попал в лапы львиной стаи, нельзя было сказать, сколько в этом слухе подлинной крови, а сколько пустого воздуха.

Зато колдун Хека рассказал много. Как он смешал снадобья, как нагрел, какими дозами и в какой последовательности поил потного правителя Камоса. Его пришлось даже прерывать и подталкивать к концу доклада – как он себя чувствует?

Оказывается, перебрался уже из постели в кресло и попросил молока с медом.

– Пускай он остается в кресле, не надо, чтобы ему захотелось на прогулку или в женскую постель.

Колдун закатил глаза, показывая, что ни в коем случае он не сделает ничего такого, что было бы неугодно его святейшеству.

Доклад отца-казначея, начальника храмовой стражи, он выслушал еще до посещения школы. Теперь не было никаких препятствий для встречи с начальником гарнизона. Приняв парадное облачение – пятнистые шкуры, золотую тиару, сверкающие камнями жезлы – верховный жрец Аменемхет вышел к садовому бассейну, храня на лице отрешенное выражение, как будто только что беседовал с божеством.

36

Мегиле дом не понравился. В первую очередь своим расположением. От основной территории храма он был отделен высокой, как бы крепостной стеной, по верху которой расхаживали стражники из числа храмовых послушников.

От прочих городских построек, окруженный своей малой стеною, дом умершего писца был отделен довольно широкой, полукруглой площадью, покрытой белым песком, на которой не росло ни пальмы, ни акации.

Внешне «царский брат» ничем и ничуть не выразил своего неудовольствия. Смешно было бы рассчитывать, что такого гостя, как он, оставят без чрезвычайного внимания. Могли бы и в каменный мешок запихнуть в каком-нибудь подвале под святилищем.

Но этот осмотр позиции он смог произвести лишь после того, как разобрался со слугами. При пустом доме, оказывается, проживали два старика – Шери, что значит «маленький», и Тамит, что значит «кошка». Имена совершенно соответствовали облику. Шери был маленький, Тамит тоже маленький, только еще и с кошачьими движениями. Вся их жизнь была связана с этим жилищем, они знали каждое дерево здешнего сада в лицо и не представляли себе, как можно обитать в каком-то другом месте, кроме этого дома. Они помнили каждого из трех хозяев, последовательно владевших домом с момента его постройки сорок лет назад. Более всего они уважали господина Тафрена, управителя храмовых прачечных, но и последний хозяин, ученый писец, тоже в их мнении стоял достаточно высоко. Оба старика считали себя в некоторой степени служителями Амона и были до чрезвычайности горды даже такой слабокасательной принадлежностью к храму.

Своего четвертого хозяина они встретили с почтением, но и будучи преисполненными чувства определенного внутреннего достоинства, которое сообщалось им сознанием важности их служения. Одетые в лучшие свои одежды, улыбаясь беззубыми ртами, они торжественным шагом вышли навстречу Мегиле и ослу, перевозившему его поклажу. Они хотели было тут же продемонстрировать свою служебную выправку, но Мегила не допустил их к своему мешку, сам снял его с осла и снес в дом. При этом он рявкнул, чтобы они не смели соваться внутрь жилища.

Огорченные и обескураженные, старики остались стоять на мощеном дворе перед входом. А ведь они всего лишь хотели показать новому хозяину, в каком отличном состоянии они содержат порученное их заботам жилище. Как все выметено, вычищено, в каком порядке вся мебель и утварь.