Никто, кроме нас! - Олег Верещагин

Правда, кормежка не баловала разнообразием. И дело не в том, что нам не готовили гамбургеров (сунуть кусок мяса между двумя ломтями хлеба и полить томатным соусом может любой) и не поили колой (ну нету, где взять?). Просто меню было, так сказать, ограниченным. Залейся молока, зажрись – свежего пшеничного хлеба. На завтрак в шесть утра – каша с мясом, самая разная зелень, чай. На обед в час дня – густющий суп с мясом, рыба с тушеной капустой, квас. В пять – молоко (захлебнись!) и что-нибудь белое типа пресных пышек (никогда раньше не ел, а они оказались жутко вкусные). На ужин в восемь – пустая каша и чай. И везде хлеб (я не понимал, как можно есть кашу – с хлебом, и привык не сразу… а после того, как три или четыре раза заработал в лоб ложкой от Игоря Николаевича).

Это меню, например, было вчера. И варьировалось редко… А чего здорово не хватало – так это сахара. Не хватало картошки. А кое-чего – например, кофе – не было вообще.

Именно в Упорной я впервые попробовал настоящее молоко и горячий хлеб. Правда, он был не привычный мне черный, а пшеничный, черного тут не пекли. Но… я все равно понял, что много лет потерял зря. Хотя, если учесть, что та кружка молока и здоровенный ломоть хлеба ко мне в руки попали после того, как мы пять часов ломались, выкапывая силосную яму… Может, от этого все имело такой обалденный вкус?

Кстати. Сегодня на столах была… кола. По банке на человека. Мы остолбенели, а кто-то из ребят объяснил, что это прислали с линии – казаки отбили какие-то позиции, там был этот груз, и, недолго думая, они разыграли колу по станицам. Упорная была в числе выигравших.

За здоровенным столом всегда было весело. Правило «когда я ем – я глух и нем» тут не соблюдалось. Болтали, пихались, орали, даже пели – самое разное. Немногочисленные взрослые, кучковавшиеся «во главе стола», вели в такие минуты свои разговоры, что нас вполне устраивало.

Разница между казачатами и иногородними осталась минимальной. Почти все – босиком. Пацаны – голые до пояса. Все – коричневого цвета везде, где видно тело. Если честно, я не мог поверить, что два месяца назад…

А, что об этом говорить и даже думать. Это было и прошло. Есть то, что есть сейчас. И надо надеяться на то, что будет. И делать все, чтобы это «будет» – было.

Дашка сидела на «девчоночьей» стороне стола. Я на нее старался не смотреть, отвлечься – и это вполне удавалось из-за царившего за столом настроения. Как-то даже трудно было поверить, что идет война. Что мы пока ее проигрываем, как ни крути… Что у двух третей сидящих за столом хоть кто-то в семье уже не вернется домой. И каждый вечер в каждый дом может прийти прямоугольный конверт.

Странно. Все вернулось. Треугольники, которых ждут – и прямоугольники, которых боятся[15]. И никто не хочет быть почтальоном – это делает одна из девчонок постарше. Ее не изобьют в случае чего. По крайней мере, задумаются сначала.

Я уже видел подобное в соседней станице неделю назад, когда мы возили туда корпуса гранат. Женщина била почтальона-старика лопатой. Ее оттаскивали двое молодых казаков…

Но и у нас с девчонкой-почтальоном никто не хотел разговаривать. Впрочем, ей было все равно. Ее отец и старший брат погибли в самом начале боев, а мать умерла от сердечного приступа почти сразу за похоронкой на сына. По-моему, ей даже доставляло удовольствие носить похоронки…

Бррр…

После обеда нам полагался час отдыха. Правда, сказать честно, многие все равно чем-то занимались, но лично я – стыжусь и каюсь – просто валялся на траве пузом кверху (или спиной, зависимо от настроения) и ни фига не делал. До войны это было одним из любимых (хотя и не самым любимым) мною занятий. Но на этот раз поваляться не удалось. Колька как-то тихо-незаметно стянул все наши силы на речку – пришли даже ребята из мастерской и с консервного, а и там, и там перерыв был меньше.

И я понял, что предстоит какое-то серьезное обсуждение.

Сначала мы, правда, все равно окунулись – переплыли на заросший ивой и тростником островок посередине. Там был песчаный пляжик. Выглядело это идиллически – пацаны загорают.

На юго-востоке опять шел воздушный бой. На Кубань прибыли самолеты из Казахстана – под большим секретом все передавали друг другу военную тайну: двенадцать «МиГ-23», шесть «МиГ-29», три «МиГ-31», пять «Су-24», четыре «Су-25» и двадцать два «Су-27», все – с русскими экипажами. В Казахстане официально войны не было, но шли бои с мусульманскими радикалами и уйгурскими сепаратистами, и хитрюга Макарбаев, сообразив, что ему в любом случае грозит петля (кто направляет и тех и других, было отлично ясно), стал буквально облизывать и обмазывать маслом тамошних русских (особенно семиреченских казаков) и чуть ли не лично благословил желающих помогать «северному соседу», лобызал на про́водах крест в руке опупевшего от такого сценария батюшки и громогласно клялся в вечной любви к великому русскому народу. Ему не поверил никто, но, конечно, полста с лишним самолетов с обученными экипажами – пусть многие и устаревшие – оказались для «миротворцев» неприятным сюрпризом. Тем более что и у них летали не только современные самолеты, но и турецкие «Фантомы», которые, как ни модернизируй, все равно проигрывают самому хреновенькому «МиГу»…

Колька выложил на песок фотографии. Это были довольно поганенькие снимки – какая-то железнодорожная станция и корабли в море, все – с разных ракурсов.

– Переснятые? – определил наметанным глазом Ромка Барсуков.

Колька кивнул:

– Старой мобилкой нащелкал и в правлении потихоньку распечатал ночью… Вот это, – он показал на станцию, – узловая под Краснодаром. Тылы Второго турецкого корпуса. А это – авианосная ударная группа амеросов. Отстаивается в виду Геленджика. По прямой и туда, и туда – примерно по двести пятьдесят километров. Две заправки для наших птичек.

– Ты чего придумал, сотник? – тихо спросил Димка Опришко и почесал плечо.

– Пацаны, – Колька сел по-турецки, – под Краснодаром у них – склады на тридцать квадратных километров. Горючего – Манычское море. Это раз. А два… – он провел пальцем по фотке, на которой угадывался авианосец. – Два – вот эта самая группа… вот эта самая, пацаны… Они наш Черноморский флот потопили. И самолеты с этой консервной банки даже не воюют – пиратствуют. Торчат в Черном море, как откормленный гусь в игрушечной ванне, от безнаказанности опухли вконец. На побережье ни одного целого села не осталось. Наши, греческие, немецкие, болгарские, абхазские, грузинские – все посносили. За просто так.

Все примолкли.

– Авантюра… – пробормотал Олег Гурзо. – Ты сам подумай, как они охраняют все это.

– Здорово, не пробьешься, – кивнул Колька.