Ты следующий - Любомир Левчев

Я же перемещался в соответствии с официальной программой, не отклоняясь от маршрута, как верблюд Тартарена из Тараскона. Конечно, очень трудно объяснить, в силу каких причин Хрущев решил на время отодвинуть мировую политику, за которую он ощущал такую серьезную ответственность, на второй план и целый день мотаться по какой-то болгарской деревне под Плевной, а потом целых три часа произносить речь перед разморенными на солнце колхозниками и окружным активом. Стиль времени? Нет. Стиль Хрущева.

Я уже тоже валился с ног от усталости, как вдруг рядом со мной снова вырос странный генерал Грыбчев:

— Как дела? Нужна какая-нибудь помощь?

— Помогите мне взять интервью у Хрущева.

— Нет! Этого я сделать не могу! — категорично заявил он. А потом посмотрел на меня испытующе. — Но я могу попробовать, если хочешь, договориться с Ниной Хрущевой.

15 минут спустя я уже с ней разговаривал. На трибуне деревенской площади.

Ее великий супруг, бросив белую шляпу рядом с микрофоном, говорил что-то, что, очевидно, интересовало только его. Как будто речи стали для него физиологической потребностью. Мы отошли немного назад, где можно было спокойно поработать.

Нина была непривлекательной, расплывшейся, безвкусно одетой учительницей. Возможно, ее и не отличала надменность, свойственная большинству супруг верховных партийцев, но в ее голосе звучал какой-то неприятный иронический оттенок. Когда она увидела, как неловко я пытаюсь записать ее реплики, она вырвала у меня блокнот и сама нацарапала ответы. Они были остроумными: «Очень уж вы хитры, молодой человек. Вот вы спрашиваете, что сейчас читает Нина Хрущева, чтобы понять, насколько она начитанна…» Все на вершине власти были болезненно мнительными…

В конце все того же долгого дня Хрущев посетил мавзолей русских воинов в Плевне. Зал был неприятно забит местными политическими шишками, журналистами и охраной. Я впервые вошел сюда и засмотрелся на иконы. И вдруг я услышал густой гулкий голос:

— Кто художник?

И тут я увидел, что в храме нас только двое — Хрущев и я. Мне показалось, что мы стоим посреди некоего волшебного зеркала, с помощью которого вызывают духов. Сияние тишины было невыносимым. И я попытался разрушить ее, прочитав какую-то табличку:

— Антон Митов. Иван Мырквичка…

— Молодец! — снова отозвался эхом голос вождя.

Я так и не понял, кому предназначалась эта похвала — Мырквичке или мне, а может, и ему самому. Не понял, а ведь это был мой единственный разговор с вождем мирового социализма.

И сейчас, когда я думаю о Хрущеве, перед глазами у меня всегда одна и та же картина: с трудом заложенные за спину руки, взгляд властелина из-под полуприкрытых век колхозных глазок. Так Хрущев созерцает историю. Он стоит в ручье крови, невероятные подвиги и дикие истязания, смелость и подлость окружают его. А он стоит один. Рядом с ним никого нет. Кроме одного сумасшедшего поэта, задержавшегося из-за своей рассеянности. (Это же чувство мне пришлось испытать потом еще раз.)

Тихие шаги приближаются ко мне. И кто-то шепчет мне на ухо:

— Товарищ, вас ищут. Пожалуйста!

На входе меня хватают за ворот и выпроваживают восвояси. Товарищ Хрущев, мол, хочет остаться в абсолютном, абсолютнейшем одиночестве.

Репортажи о визите Хрущева были высоко оценены в редакции. Меня как раз хвалил на летучке главный редактор, когда его нервно и срочно вызвали к завотделом в ЦК. О причинах можно было не гадать. Славчо с грустью посмотрел на меня, и я пошел следом за ним. Стоило нам только войти, как политический наставник зарычал:

— Славчо, кто написал эти бесстыдные выдумки?! — И он ткнул пальцем в мои репортажи.

— Это я их написал! — сказал я, но он даже не захотел повернуться в мою сторону.

— Я же тебя предупреждал, Славчо, я говорил тебе: будь бдителен. Ты только посмотри, какие глупости вложены в уста Нины Хрущевой! Что будет, если их прочтут советские товарищи? А если кто-нибудь воспользуется…

— Вы сказали — глупости?! — взорвался я. Мой голос стал тонким и задрожал. — Значит, по вашему мнению, слова Нины Хрущевой — это глупости?!.

— Не слова Нины Хрущевой, а то, что вы ей приписываете!

Я вынул свой блокнот:

— Вот, все эти глупости Нины Хрущевой написаны ею собственноручно!

Меня криками прогнали из кабинета. Немного погодя оттуда вылетел и Славчо — счастливый:

— Молодец! Спасибо тебе. Защитил редакцию!.. Но… Сбавь обороты. Ты становишься грубым и самонадеянным. Я за тебя волнуюсь…

Я тоже был счастлив. И ни о чем не беспокоился. Вернулся домой в свой дикий Западный парк. Пошел погулять с сыном. Он мне пожаловался, что какой-то мальчишка побил его в детском саду. Мы провели занятие по боксу (на следующий день он отомстил своему обидчику). После ужина мы с Дорой выпили по бокалу вина на балконе. Мы очень соскучились друг по другу. А когда все уснули, я тихо вышел в кухню и открыл свою тетрадку со стихами:

Спасибо поэзии за то, что она всегда возвращала меня к себе. Как ужасного ребенка, сбежавшего из дома, с замерзшими мокрыми ногами и разбитым носом, она всегда находила меня, хватала за руку и отводила в свой уютный дом, согретый вздохом, освещенный слезой.

Оказалось, что призрачный генерал Грыбчев тоже втайне писал стихи. И наверняка не из-за моего отца, а из-за поэзии хотел он со мной познакомиться. После хрущевской эпопеи он звал меня погулять по Витоше и почитать стихи. Было странно смотреть, как этот человек, копавшийся в открытых ранах истории, дрожал от волнения, протягивая мне свое новое стихотворение. Я вижу, как он сидит на морском берегу и медленно въезжает в крематорий заката.

•

Пока Хрущев ездил по Болгарии, советский посол в США Анатолий Добрынин был приглашен на ужин в дом госсекретаря Стюарта Юдо[47]. Там родилась идея обмена визитами поэтов — по одному с советской и американской стороны, чтобы подчеркнуть всю важность оттепели. В июле Кеннеди уточнил, что американским поэтом будет Роберт Фрост. Юдо устроил так, что поэт поехал вместе с ним. И это заранее превратило визит Фроста в политическое событие. Его сопровождающим и переводчиком стал молодой поэт и литератор Франк Рив. Сегодня мало кто помнит о нем, потому что его образ теряется в сиянии его сына Кристофера Рива — актера, воплотившего на экране Супермена.