Не оглядывайся назад!.. - Владимир Максимов

– За что вы их всех так не любите? – ответил я на её вопрос вопросом, сам от себя не ожидая такой реплики.

– Да нет, я к ним нормально отношусь. Хотя любви, конечно, не испытываю. Это вы верно заметили… Да и за что их, многих из них, любить? – будто самое себя спросила Таня. И уже, как бы давая анализ ситуации, продолжила: – Объективности ради стоит сказать, я это осознаю и вижу прямо-таки «невооружённым глазом», что здесь хорошего гораздо больше, чем в том же городе. И людей хороших, добрых, независтливых, открытых – больше… наверное. Просто хорошее тут будто бы скрыто под этими огромными снегами или за повседневной серостью жизни. А плохое, корявое – выпукло и лезет изо всех щелей наружу, быстро приставая к незащищённым иммунитетом равнодушия ко всему душам. Вы же видели, как они сегодня все выкобенивались, танцуя эту новомодную заморскую трясучку?.. – В тишине мы сделали несколько шагов, и потом она продолжила: – Но что поделать, я люблю свой заплёванный центр. Люблю ходить в театр. Люблю, когда меня приглашают в ресторан или на выставки художников. Люблю комфорт: тёплую ванну, чистый туалет. Люблю вести по телефону необязательные разговоры с пустыми подругами и малознакомыми людьми. Одним словом, люблю весь этот, может быть, и показушный блеск. Всю эту мишуру. Ещё люблю, отключив телефон, часами валяться на диване и читать интересную книгу… А здесь я уже несколько месяцев и чувствую, как что-то, может быть, самое ценное и невосполнимое в моей жизни, от меня безвозвратно уходит. Молодость проходит впустую, сквозь меня. А ведь такая, как я сейчас, я уже никогда не буду… Помните, как подобные переживания у Ростовой прекрасно описал Толстой… От этого, наверное, от ощущения бессмысленно проходящего времени, самой жизни, и раздражение, и едкая ирония над местными нравами… А самое главное, что я подспудно всё жду, жду, жду чего-то, а может быть, – кого-то, что в одночасье переменит мою жизнь, причём обязательно – к лучшему…

– Принца из сказки, на белом коне, – снова заполнил я внезапно возникшую паузу очередной банальностью. И сам про себя подумал: «Что-то рядом с этой девушкой, Олег, ты – катастрофически глупеешь». И тем не менее продолжил: – Но жизнь гораздо прозаичнее, и обычно достаётся в лучшем случае «конь» в человеческом обличье, причем далеко не белый.

– Да хотя бы не из сказки, а из тайги, – снова неожиданно улыбнулась Таня.

Перепады настроения у неё были стремительные, и я за ними явно не поспевал.

– Таких, скорее всего, не бывает, – немного поразмыслив над её ответом, искренне поделился я своими сомнениями. – Во всяком случае, в тайге я принцев не встречал. Принцу там просто не выжить. В тайге ведь всё примитивно, грубо, однообразно. Порою – жестоко.

– Я знаю, – грустно сказала она, когда мы уже подошли к дому, – частые мои беды от того, что я о многом слишком хорошо осведомлена. Своего рода «Горе от ума», как у Грибоедова… Ну что – в баньку?..

Честно говоря, я растерялся. И не сразу нашёлся что ответить.

– Это, что – шутка такая? Или – предложение? – спросил я как можно беззаботнее, чтобы скрыть свои растрепанные чувства, поскольку понять, говорит Таня всерьёз или шутит, проверяя меня, по её голосу и виду было невозможно.

– А ты бы как хотел?

– Чтобы это была шутка, – не совсем, впрочем, уверенный в искренности своих слов, произнёс я.

– Ну, тогда – пусть будет шутка, – сказала Таня, открывая калитку палисадника, за которой, разметённая от снега, прямая дорожка вела к дому. – Пока, – обернулась она ко мне и, уже ступив за калитку, добавила, глядя на меня озорными глазами: – Если завтра не улетишь – приходи к нам на чай! Мы с Тоней пирогов в честь воскресенья настряпаем, с капустой!..

Сделав несколько шагов к крыльцу, Таня вновь обернулась и совсем уже весело крикнула:

– А здорово мы с вами потанцевали, принц? А пара какая: Мужество и Хрупкость! Кстати, время вернуться у вас ещё есть. Правда, герои назад не возвращаются… Разве что Одиссей? Но это не правило, а исключение… Пока! – ещё раз крикнула она, послав мне воздушный поцелуй. – И запомните: женщины любят не героев, а победителей…

Я увидел её спину и услышал звонкий смех.

Через мгновение в доме хлопнула входная дверь. Смех оборвался, и я остался один на один с тишиной.

«Может быть, вернуться в клуб? Очень уж не хочется возвращаться в наше замызганное жилище», – подумал я, бредя по улице. И тут же спросил самого себя: «А зачем?» Пожалуй, действительно не стоит возвращаться и оглядываться назад… Конечно, в тайге я стал намного грубее, может быть, даже в чём-то циничнее. Но циником я всё-таки не стал. И больше всего мне сейчас всё же хотелось, несмотря на молодое томление, оказаться отнюдь не в тёплой баньке, чувствуя рядом с собой горячее страстное тело. А – в уютной, чистой горенке с длинными домоткаными половиками. Чтоб сидеть на лавке, в тёплых шерстяных носках, рядом с милой девушкой и пить чай из самовара, обмениваясь с ней понимающими улыбками, предвещающими нечто таинственное, незабываемое, чистое – за что потом не будет стыдно.

Уже уверенно шагая домой по совершенно безлюдным улицам, я успокоил себя тем, что завтра мне действительно лететь в Токму – географический центр Азии, – а потому надо как следует выспаться.

Под мерный хруст снежка мне неожиданно припомнился в чём-то забавный, а в чём-то и немного грустный прошлогодний эпизод, связанный с этим таёжным посёлком, на время промысла в котором оставались в основном только женщины да дети. И деревня словно погружалась в сон. Зато после промысла – был недельный праздник! И в любом доме первого встречного-поперечного тут же усаживали за стол и поили и кормили до отвала.

Я вышел в Токму из тайги чуть раньше, когда промысел ещё продолжался. Проходя по улицам притихшего посёлка, засыпанного пушистыми снегами, без лая собак (все они с хозяевами на охоте), я не раз ловил на себе недвусмысленные взгляды молодух, встречающихся мне. Однако на вопрос, у кого можно остановиться дня на три, получал однозначный отказ.

– В гости можешь прийти, хоть на всю ночь, – откровенно разъяснила мне у колодца ситуацию разбитная вдовая бабёнка лет тридцати, с озорными глазами, – да и то незаметно, под вечер, в темноте, чтоб никто не видал. И уйти тоже затемно придётся. Иначе все косточки мне, бедной молодейке, потом перемоют. А пожить? Кто ж тебя пустит. Старуха только какая древняя или дед одинокий. Так нет у нас таких в посёлке. Я, если б не детки, можа и разрешила… А из семейных баб никто не пустит. Мужик с охоты вернётся – зашибёт. Тебе, парень, одна дорога – к Синильге. Тунгуска здесь одна, сирота, живёт. На метеостанции. Там и работает. Девка красивая, молодая и в рот никому не заглядывает, своим умом существует. В техникуме каком-то вроде заочно учится. Она, может, и пустит, а остальные у нас все на виду… Если у Синильги не устроишься – приходи под вечерок ко мне… Вон моя изба, с голубыми ставнями, – кивнула она головой. – Тихонечко в окошко крайнее постучи – я тебя до утра обогрею, – улыбнулась она. И пошла прочь, покачивая крутыми бёдрами, легко ступая, с перекинутым через плечо коромыслом. На крючьях которого мерно покачивались два больших, полных, с чистой водою ведра.