Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека - Александр Рыбин

После утреннего осмотра и подъема флага, только прозвучала команда «разойдись», все, еще сонные и вялые курсанты, разбрелись по палубе. Маша, опустив голову, пошла в сторону бушприта. Я догнал ее, чуть придержал за локоть, она повернулась…

— Почему, ты не пришла на наше место?

— Знаешь, тебе не кажется, что я тут, на паруснике, не на отдыхе?

Кто сказал, что женщина на корабле — к беде? Смотря, какая женщина! А вообще-то не к беде, а к победе…

Начинаю хоть чуточку понимать действия экипажа во главе с капитаном. Мы прямиком несемся в пасть к дьяволу. Мамочка! Я не хочу быть моряком. Кажется, шторм продолжается вечность. Всю ночь пытался уснуть, а утром с трудом соображал, удалось мне это или нет. Хожу как сомнамбула…

Поздно вечером попробовал продолжить описывать свои впечатления, но понял, что во время шторма, когда тебя выворачивает наизнанку, ничего, кроме занудства и брюзжания, из-под моего пера не выйдет. Никчемное занятие! Прекращаю до лучших времен…

Опять объявили аврал.

— Стоп бом-брам!

— Нижний стоп! Закрепи! И — раз! Всё! Переходим!

Илья крутился тут же. На него смотрели и не видели. И тогда он оставил свою роль наблюдателя и вцепился в канат вместе с курсантами.

— Шаг назад! — не своим голосом заорал крепкий, с серьгой в ухе, боцман бизань-мачты Шнаурин. — Что спите?

Курсанты тяжело дышали. От мокрой робы парило. «Надежду» кренило то в одну, то в другую сторону, и всем казалось, что ежели они что-то сейчас упустят, что-то не поставят, то всё полетит в тартарары…

А над самым ухом боцман ревел:

— Шаг назад, я сказал! Слабина есть. Закрепи! Взяли нижний! На верхнем есть слабина. И-ра-а-аз!

Все помчались по мокрой палубе, глотая судорожно горячий, соленый воздух открытыми ртами.

— Так, назад! — слышалась команда боцмана. — И стопор! На браме есть слабина. По чуть-чуть потравливай! — И уже совсем ласково: — Закрепи. И тут же зло заорал снова: — Готовимся на косые лезть! Шаг назад!

— На фоке приготовиться поднимать косые! — прозвучала команда старпома с мостика.

И одновременно кто-то крикнул Илье почти в ухо:

— Пошел фал!

Звучало это как ругательство; от этого возгласа хотелось бежать, выпучив глаза, в любую сторону.

Но бежали все вместе и в одну сторону. Только потом Илья понял, что такое команда тяжело дышащих, мокрых, злых, но сильных духом курсантов, мчавшихся курьерским поездом с канатом наперевес; казалось, они в этот момент способны сокрушить и железобетонную стену, если бы она возникла у них на пути.

Опять всей гурьбой помчались по неверной от постоянной качки палубе, и тут у Ильи на мгновение потемнело в глазах. На одно мгновение. Ему просто показалось, что он получил удар в солнечное сплетение. Ноги подкосились, и он рухнул на палубу, не выпустив каната. От этого задние, не видевшие ничего и напиравшие на тех, кто был впереди, тоже не удержались на ногах и образовали кучу-малу.

— Уберите, к чертовой матери, корреспондента! — орал старпом с мостика.

— Ничего, ничего! — Над ним стоял боцман грот-мачты Роман. — Лиха беда начало. — И улыбнулся незадачливому морячку.

Боцман протянул Илье руку:

— Вставай, что разлегся? Илья поднялся.

— Ты тут не крутись под ногами, журналист. А то, не ровен час, ребята тебя затопчут и фамилию не спросят. Ты вот что, вечерком загляни ко мне в триста седьмую каюту. Покалякаем с тобой. Может, ты чего и уразумеешь. — И оттолкнул его без церемоний к трапу, ведущему на мостик.

Вечером Илья, после долгих блужданий по коридорам, наконец, обнаружил дверь под номером «307».

— Входи, не заперто, — донеслось оттуда, когда Илья постучал.

Илья уселся на маленький диванчик у иллюминатора и вытащил из бумажного пакета бутылку коллекционного «Хеннесси», баночку греческих оливок и полпалки финского сервелата.

— Ого! — обрадовался хозяин каюты. — Да ты просто Дед Мороз. Откуда столько богатства?

— Из личных погребов. Сопьешься тут, ради налаживания контактов.

Когда выпили по первой, боцман закурил и уставился на гостя. После непродолжительного молчания он заговорил первым:

— Я тут наблюдаю за тобой в свободное от вахты время. Ты, как говно в проруби, — извини, конечно, — путаешься под ногами; ни с курсантами у тебя завязки нет, ни с плавсоставом. Что у тебя тут за задание такое — с фотоаппаратом бегать, снимать, записывать? — Он пускал струйки дыма чуть ли не в лицо Ильи.

— Помимо репортажа по прибытии надо сделать фотоальбом с моими комментариями.

— Это-то я, как раз сразу уяснил. — Роман удовлетворенно качнул головой. — Тогда наливай по второй, сейчас будет вопрос номер two.

Роман плеснул из бутылки в пузатые глиняные пиалы еще по чуть-чуть. Выпили.

— Я, вот не очень соображаю, как ты этого хочешь достичь?

— Как?.. — Илья пожал плечами, не очень понимая, куда клонит боцман.

— Ну, как-как… — его толстые губы расплылись в доброй улыбке, — каком кверху наверняка. Ты бы бросил на время фотоаппарат да впрягся в работу. Раз, два, взяли! Побегал бы по реям, поставил бы паруса, натер бы мозоли. Тогда, может быть, у тебя бы получились классные фотки. Тебе же за просто так позировать никто не собирается…

— А что, можно? — обрадовался Илья. — Старпом сегодня орал, как потерпевший.

— Старпома я беру на себя. Тем более это мой батя. Если ты не в курсе. У нас тут небольшая семейственность. Так что разрешаю, — Роман улыбнулся.

Он сидел в одних шортах, с наколками на груди, по плечам. Татуировки все были нечитаемые, то ли иероглифы, то ли арабская вязь, но смотрелись потрясающе. Илья не очень-то приветствовал эту накожную живопись, а тут смотрел с нескрываемым интересом. Ему даже самому захотелось наколоть что-нибудь этакое… Боцман был весь черно-коричневый от загара, белые только зубы и белки глаз. Молодой, здоровый, позитивный. Казалось, он только что вышел из киностудии «Парамаунт Пикчерз», где играл пирата, и вот теперь, сняв шмотки из пыльного бархата, китайского шелка, кружев, скинув шляпу со страусиным пером и отстегнув с кожаного ремня шпагу, вальяжно развалился на диванчике и не спеша попивает «Хеннесси».

Сходство с корсаром усиливала марлевая повязка на лбу, закрывающая пол-уха, да еще свежая царапина на щеке — память о настоящих, а не киношных пиратах.