Новая журналистика и Антология новой журналистики - Том Вулф

Возле водонапорной башни рядом с тюрьмой они все обсудили и твердо настроились провести антивоенный марш. Пошли домой к Джорджу Русселу, и Оутни там прислонился к стене и в таком положении едва не заснул.

— Из-за вас, дубины, всю ночь не спал, — сказал он.

— Оутни подремать не дали, — засмеялись остальные.

Райс рассказывает: «Мы и правда думали на следующий день пройти по площади с плакатами и скандируя призывы. А чувствовали себя как никогда погано. Все понимали: вышел из своей лавки Старый Ллойд, показал пальцем: „Вот он и он“, — и этого хватило, чтобы нас побросали в камеры.

Вин Аллен решил, что надо будет всем взять в субботу на марш листовки, чтобы „можно было приклеить Правду на стены“. Надо было написать о войне, репрессиях, расизме и новых городских порядках.

— Давай, Оутни, — сказал Вин, — помоги нам сочинять эту хреновинку.

— О’кей, — сказал Симпсон. — Напишу, как я люблю трахаться.

На него презрительно зафукали, выразительно зачмокали губами, а Райс сказал:

— Давайте оставим старину Оутни одного, а то он притомился.

Но Симпсон ненадолго оживился и предложил свою помощь. У одного его приятеля в Холдене был мимеограф, и он взялся отвезти ему текст листовки, чтобы напечатать нужное количество экземпляров.

— Оутни — наш менеджер по производству, — воскликнул Райс, а Симпсон, под общий смех, вскочил и, по-боксерски пританцовывая, замахал кулаками, имитируя удары в живот Райсу.

— Ну, идите сюда, идите, — кричал он. — Сейчас Чарли Симпсон всех вас сделает».

Райс рассказывает: «Вскоре мы разделились, а Оутни взял текст, который мы сочинили, и собрался отвезти его в Холден, своему приятелю, у которого был мимеограф. Он предложил мне поехать с ним, и я согласился. Мы сели в его „шевроле“ пятьдесят второго года выпуска. Для Оутни он был роднее новенького „кадиллака“. Старая, трескучая колымага. Но Симпсону она нравилась. Говорил, что это настоящая хипповская тачка. Ну и мы поехали, а у местечка под названием Страсбург эта проклятая колымага сломалась. Мы сидели в ней и поверить не могли, что там торчим — только вышли из тюрьмы, Оутни всю ночь не спал, а проклятая машина сломалась. Правда не могли поверить. У нас просто руки опустились, только сидели там, мемекали, ругались и смеялись.

Ну и мы решили добраться до Холдена на попутках и тоже на попутках вернуться в Харрисонвилль. У Оутни были в рюкзаке за спиной спальный мешок и М-1, но я ничего не заподозрил, потому что мы часто с ним из него стреляли. Он положил карабин в спальный мешок, и мы стояли у обочины, но никто не останавливался. Потом нас подобрал один знакомый чувак из Харрисонвилля. Он возвращался в Харрисонвилль и привез нас туда, а там мы взяли мою машину. Мы поехали в Холден, напечатали эти чертовы листовки на мимеографе, и больше делать было нечего. Тогда Оутни говорит: „Давай возьмем карабин и постреляем немного“. Ну и мы решили вечером сходить в лес».

В пятницу днем, по пути из Холдена в Харрисонвилль, Чарли Симпсон и Райс Риснер мирно беседовали. Из приемника лилась громкая музыка, и Райс половины слов Оутни не слышал. Словно сто человек говорили одновременно. «Ничего такого не обсуждали, — рассказывает Райс. — Так, трепались обо всем понемногу. Может, он и хотел мне что-то такое сказать, но я особо не слушал».

Они говорили об астрологии. Когда друзья мчались мимо пшеничных полей и начинающих зеленеть лугов, Оутни сказал, что его знак — Рыбы, и рассказал Райсу, что это значит — родиться под знаком Рыб, он прочитал об этом в одной книге, и там говорилось, что он — всего лишь мечтатель и больших денег ему не видать. А еще в этой книге сказано, что Рыбы — саморазрушители.

— А что это значит? — спросил Райс.

— Не знаю, — усмехнулся Оутни. — Может, что я сам себя уделываю.

— Точно, это значит, что ты себя уделаешь до смерти, — согласился Райс.

Потом они поговорили о травке. Оутни сказал, что уже давно ею не баловался и не хочет, «потому что всякий раз, когда я забиваю косячок, то думаю о том, что все нас имеют, и от этого у меня портится настроение и наступает депресняк».

Когда Райс въехал в город, Чарли Симпсон сказал ему несколько тихих фраз, которые он запомнил на всю жизнь:

— Ничего у меня не ладится, за что бы ни взялся. Отец умирает, и мать сбежала, а свиньи все время меня цепляют. Черт, даже землю не купить, когда есть деньги. Тачка вечно ломается в самый неподходящий момент. Всюду одна непруха. Когда-нибудь это кончится?

«Когда мы въехали в город, — рассказывает Райс, — на перекрестке перед нами загорелся красный свет, а по радио передавали последнюю песню „роллингов“. От резкой остановки я ударился и сказал: „Трах-тарарах“, — а Чарли вдруг выскочил из машины и побежал по улице. Я не успел ничего сообразить, а он уже был далеко. И такое меня зло взяло. Что он, черт возьми, делает? У него этот проклятый карабин. И куда он, к чертям собачьим, понесся по улице с этим долбаным карабином под курткой?»

Райс чуть в штаны не наложил со страха. Он развернулся дал газу и рванул из Харрисонвилля куда подальше.

Когда Симпсон выскочил из машины, его увидел Чарли Хейл, младший брат Гэри, и подбежал к нему. Спросил Симпсона, не видел ли тот Гэри.

«Он только потряс головой, — рассказывает Чарли Хейл, — я запомнил широкую улыбку у него на лице».

Гэри Хейл стоял на другой стороне площади, вместе с Вином Алленом и другими. «И вдруг, — рассказывает Вин, — мы услышали тра-та-та-та-та. И я сказал: „Слушай, Гэри, звучит как капсюли, словно кто-то бьет по капсюлям“. А он ответил: „Мне тоже так показалось“. Мы посмотрели друг на друга, и вдруг до нас дошло, что происходит. „Куда это они рванули?“ — удивились мы. И мы увидели, что все побежали, и мы тоже бросились за всеми и услышали, что застрелили двух свиней. А потом мы услышали: „Там лежит грязный хиппи, мертвый“, и мы все — мы увидели тело Чарли — но мы к этому кровопролитию отношения не имеем».

Райс немного поездил, весь перепуганный, а потом вернулся обратно на площадь. «К тому времени, как я подъехал, — рассказывает он, — двух мертвых копов уже убрали с улицы, а Чарли все еще лежал там, где застрелился, закрытый тряпкой. Я увидел только его ботинки, торчавшие из пластикового мешка. У меня просто колени подогнулись, и я упал где стоял. И несколько секунд пролежал на тротуаре. А там ходила одна женщина, которая убирает улицу, я ее всю жизнь знал, и она сказала:

— Он и меня хотел застрелить, Джонни. — А я ничего не ответил. — Зачем он хотел меня застрелить, Джонни? Я ему ничего худого не сделала.

И тогда я закричал:

— Заткнись, дура, заткнись сейчас же!»

Дж. М. Аллен как раз собирался выйти из банка после окончания рабочего дня, когда увидел бегущих людей и услышал вой полицейских сирен. Он перебежал на другую сторону площади, увидел толпу перед Аллен-банком и трастовой компанией, услышал о двух убитых полицейских и что Симпсон лежит на улице с простреленной головой. Он не удивился. Давно уже ждал чего-то в этом роде. Печенками чувствовал. Он повернулся и поспешил к себе в офис. Надо было включить сирены гражданской обороны и по рации вызвать в город волонтеров. Гэри Хейл увидел его бегущим через площадь и подошел к нему.