Дьявол и Город Крови 2: кому в Раю жить хорошо… - Анастасия Вихарева

– Папочка, вот мои ручки, вот мои глазки, – девочка привычно заплакала, счастливо улыбаясь сквозь слезы, она помахала руками перед лицом матери и слезла, обойдя ее по кругу и встав перед лицом. – Я куклу хочу. И принцессой стать! И жениха богатого!

Баба Яга и девочка то нахваливали в зеркало и перед лицом матери себя, то любовались поднесенными дарами, испытывая глубокую радость, то молилась, то угрожали самоубийством. Двое мужчин пристроились к Бабе Яге сзади, ублажая ее ласками и льстивыми речами, не забывая похаять гнилое тело мертвечатинки с отродьем, которые лежали под ними. Вели они себя так, будто были с отцом. Остальные целовались и обнимались, горячо пожимая друг другу руки, нахваливая доброго купца и его хозяюшку.

– И все-то у них спорится, а сколько дают-то! Да разве ж жалко для хороших людей? Берите, берите! Кому как не вам! – люди делали круг и останавливались у лица, вглядываясь в пустые глаза матери, долго смотрели, приближая лицо. И каждый произносил речь:

– Это я, я тебя могу понять. Честнее не найти тебе человека! Я сам, только сам мог бы… Я вот тут, подумал, а почему бы для меня дом не построить? Ведь мне там хорошо будет! Ты на мои деньги строил-строил, вот и мне построй! Братская любовь должна делом подкрепляться!

Кузнец господин Упыреев, сидя на спине отца, прислушивался к тому, что говорят, и каждому отвечал громко, чтобы его слышали: надо, надо, как женушка скажет…

Пришла очередь священника. Он надел на себя шарф и начал молиться:

– Вот, я стою перед Спасителем Нашим, и во имя Христа заколаю врагов Господа Нашего, и понесу меч всякому неугодному перед лицом Его. И не поддамся искушению Дьявола. И будет рука Господа Йеси над твердыми, и отсеются слабые. И буду как агнец на тучных пажитях. Вхожу я в обитель Бога моего, с добром, с песнопением, чтобы вкусить блаженство райское. Смиренный и довольный участью своей. Отче наш, Сущий на Небесах, да придет царствие твое, да придет воля твоя… – Он обошел мать три раза, помазал Бабу Ягу и, уставившись матери в глаза, произнес твердым наставительным голосом: – Будь как Бог среди нас, брат! Я смотрю и вижу Спасителя моего. Я тверд, и слово мое твердо, ибо на камне. Мудрое наставление не останется без рассмотрения, и братьям моим положи, что имеешь. И воздастся и на том, и на этом свете!

– Батюшка, проси его слушаться меня! – озабоченно попросила Баба Яга, – Надо еще раз сделать, когда готов будет к обряду посвящения. Да про клятвы, про клятвы не забудь! Пусть они от сердца идут. И вола пусть не пожалеет… Мы не можем рисковать. Если догадается, нам тут всем не жить!

– Что ты, матушка, слово мое крепко! – священник замахал руками. – Нема, нема такой силы, чтобы перечить голосу Бога! Аминь!

Между тем в другой комнате творилось что-то совершенно противоположное – отца обрекали на смерть, отрыгивая выпитую кровь матери и вливая блевотину в его рот. Он лежал без кровинки в лице. Его грубо и бесцеремонно тискали, кололи иглами и гвоздями, порой выгибая до хруста кости, били током, кричали, как будто уличили в воровстве, в насилии, отказывали, будто он чего-то просил. Иногда приволакивали на спину мать, и тогда уже с нею не церемонились, избивая и тыча ей в лицо всякой мерзостью, обращаясь с ней хуже, чем с теткой Валентиной. С нею обращались, будто она была не человек, а чудовище, обрекшее многих на смерть, и теперь пожинающее месть пострадавших и потерявших родных и близких. Кузнец Упыреев собирал дань, и ругал каждого, что давали ему мало, негодное, и страшно злился, проклиная всякого, кто подходил к нему.

Спустя какое-то время Баба Яга кузнец Упыреев поменялись местами. Отец от Маньки был далеко, многое осталось за границами ее вселенной, но она видела его как бы со стороны, когда наталкивалась на свой страх. Голоса из другой комнаты приходили и уходили точно так же, как те, что звучали рядом, смешиваясь между собой и заменяя одно содержание другим.

Обживая спину отца, Баба Яга рыдала за всех обманутых и истерзанных рукой матери, стыдила людей, которым взбрело бы в голову оскверниться падшей женщиной, грозила карами. Мужчины, рядом с нею, нахваливали отца, давали ему наставления, обязывали слушать святую женщину. А Святой Отец кадил и прощал грехи всякому, кто согрешил против Бабы Яги, приглашая всех посетить храм божий, приводил примеры, когда воры и убийцы очищались от греха, напоминал, что каждый человек несет на себе грех, и каждый водворится в царствии Божьем не по тяжести греха, а по вере. И становится каторга мученичеством всякому послушному рабу, для которого отворились двери Царствия и Небесного, и Божьего. Он изгонял Дьявола, крестами, перстами, молитвами и хулой на Дьявола, который был перед ним, указывая на мать. Люди плевали отцу в глаза, желая ему худой жизни, стыдили и смеялись, тыча теми самыми рублевками, которые мать убрала в комод. Потом мать, которую привели в полубессознательное состояние, зажимая рот рукой, завязав глаза черной повязкой, заставляли делать всякое непотребство. Она целовала вампирам зады и ноги, ей совали в рот члены, высмеивали, вливали в рот водку и мочу…

– Быть тебе пьяницей, грязной свиньей, которая ублажает всякого, кто покажет тебе свое достоинство! У людей достоинство, а у тебя что! Лохань рваная!

– Иди, утопи свое отродье в болоте, да найди Миху, вот он расстроится, сразу к тебе вернется!

– Отомсти нам и поймешь, как много ты значила для Михаила, тварь! Что, слабо? Ты же у нас крепкий орешек! Ха-ха-ха…

Баба Яга торжествовала. Женщины, сидя на спине отца, по очереди душили мать веревкой и во все горло причитали, что она и есть та самая свинья, которая мыкает горе, взваливая его на других людей, и честным людям плетет обман:

– Я – безумное безвольное существо, – повторяла она, протягивая руку для подаяния, в которую вкладывали то навоз, то плевали, или грубо раздевали, разрывая одежду в клочья. И она лишь благодарила за такое обхождение, иногда пытаясь рассмотреть тех, кто кричал на нее и грозил.

– Проклятое и беспозвоночное животное, угроза всякому, кто станет приближаться к ней! Пускай пожрет ее геенна огненная, пускай кишки ей выпустят и сдерут кожу. О, как правы вы все!

Женщины плакали, совсем как черти в избе Бабы Яги, и наоборот, открывая в матери столько недостатков и вреда, что, казалось, честнее нет людей на свете. Но они сидели не только на матери, они сидели и на Маньке – и даже мать, которая время от времени стонала, невольно встала по ту сторону, открываясь как убогое существо. Мужчины, садясь на спину матери, сразу становились сомневающимися. Обиженными. Недалекими.

Потом родителей поменяли местами. На спине матери уже сидел полубесчувственный отец. С ним вели себя совершенно противоположно – ему кланялись и целовали его самого, как господина кузнеца Упыреева, одаривая всем, что нашлось под рукой. В какой-то момент Маньке показалось, что ему нравится сидеть на спине матери и угрожать ей, поднимая Бабу Ягу, он словно получал от этого удовольствие, радуясь дорогим гостям. А Баба Яга понукала им, и прикрикивала, обнимая за плечи.

– Будешь любить меня и не отпустишь от себя, иначе я убью себя от горя… Я не Малина, меня надо деньгами любить, подарками завалить, чтобы простить могла. Вот мои руки, ноги, голова – все на месте, а у нее, что было бы, если бы не ты? Хватит, пора прекратить! Подняться можно только со мной! Заклятиями моими любо-дорого пустить человека по ветру или богатым сделать! Прогонишь, Малину, как скажу, выбьешь все зубы ей, отобьешь печень, почки, отродье скинуть заставишь. Если выживет, положишь к ногам моим. Понял, нет? А ко мне придешь нынче вечерочком, приголубишь, и сразу за себя замуж позовешь. Вот тебе колечко обручальное, надеваю его на палец мой. И дочь мою на колени посадишь. Твоя она, смотри, любуйся, других не будет, а кто скажет, будто есть, высмеивать начинай. Все сделаешь, что скажу!..