Оружие Вёльвы - Елизавета Алексеевна Дворецкая

* * *

Снефрид не поняла, что ее разбудило. Сквозь щели заслонки у оконца пробивался яркий свет, но она ощущала, что еще слишком рано.

Как обычно, она подумала, что проснулась из-за отца. Прислушалась, но вместо привычного кашля услышала нечто другое.

Во дворе выла собака. Осознав это, Снефрид сильно вздрогнула и похолодела. Вскочив, она бросилась в теплый покой – в одной сорочке, с растрепанными косами и босиком. Но ей был безразличен собственный вид – все ее помыслы устремились к отцу.

Ворвавшись в теплый покой, она сразу услышала знакомое сиплое дыхание. От сердца отлегло, Снефрид прислонилась к столбу, прижав руку к груди. Асбранд спал, в груди у него что-то громко сипело, но к этому Снефрид за последнее время привыкла. Главное – он дышал.

Но что же тогда ее разбудило? Если собачий вой не означал дурной вести – откуда он тогда? Их желто-бурый пес по прозвищу Лодырь ночевал с Колем на пастбище, да и голос не его…

Должно быть, ей приснилось. И раньше так бывало, что Снефрид просыпалась от какого-то громкого звука и при этом успевала отметить, что этот звук раздался внутри ее головы, искать его источник снаружи нет смысла.

Но едва она повернулась назад к женскому покою, как вой прозвучал снова.

Один из спящих мужчин сел на своем тюфяке – это был Рандвер. Он все еще жил в Оленьих Полянах, помогал с сенокосом и скотом и вроде как не собирался никуда уезжать. Снефрид пока не дала определенного ответа на его сватовство – дескать, они слишком мало знакомы, да и в их краях он человек новый, им нужно сперва получше узнать друг друга. С этим Рандвер не спорил и легко согласился подождать. Раз или два, оказавшись со Снефрид наедине, ясно намекал, что им было бы недурно «узнать друг друга получше» определенным образом, важным для супружества, но не обижался, когда она отклоняла эти поползновения. В душе Снефрид колебалась. Если Ульвар никогда не вернется, а отец, скорее всего, работать в усадьбе больше не сможет, что же ей делать с домом и хозяйством? Найти нового мужа было бы самым разумным решением для женщины в ее положении, так почему бы и не Рандвер? Особого влечения к нему она не чувствовала, но и отвращения тоже; он был молод, здоров, хорошо сложен, и в его присутствии Снефрид стала порой ощущать, что живет одна уже слишком долго. С другими домочадцами он ладил, Асбранду готов был помочь, хотя, разумеется, чужому человеку непросто было переносить рядом тяжело больного старика.

«Еще посмотрим, каким он станет, когда окажется в доме хозяином!» – ворчала Мьёлль, будучи наедине со Снефрид.

«Ты за ним замечаешь что-нибудь нехорошее?»

«Да что тут заметишь, когда мы его знаем две недели. А только вот что, – Мьёлль склонилась к Снефрид и зашептала: – Не обманул ли он тебя… ну, насчет Ульвара?»

«Обманул? – Ничего такого не приходило Снефрид в голову. – Как – обманул? В чем? Ульвар точно послал его – иначе откуда он знал бы про нас, и где мы живем, и почему Ульвар не возвращается домой?»

«Это он мог знать от Ульвара. Но точно ли Ульвар велел передать тебе, чтобы ты, мол, выходила замуж заново? Что если ничего такого он не хотел, а этот ухарь придумал, чтобы самому на тебе жениться?»

Снефрид задумалась.

«Но чего же тогда Ульвар мог хотеть на самом деле? Не того же, чтобы я поехала к нему в эту Мере… Меремалу, или как ее там?»

Мьёлль только сложила губы скобкой.

Но, хоть целиком довериться Рандверу Снефрид не спешила, нельзя было не признать за ним немалых достоинств. У него есть свои средства, они смогли бы заметно увеличить общее хозяйство, как он и предлагал. В его способности отразить посягательства Фроди и Кальва на остатки имущества Ульвара она тоже не сомневалась, тем более что Рандвер мог когда угодно позвать на помощь десятки крепких и опытных в ратном деле мужчин, своих товарищей по сарацинскому походу. Лицом он нехорош, и этот жуткий шрам от середины носа до подбородка не слишком его украсил – а он, скорее всего, останется навсегда, – но со времен своей свадьбы с Ульваром Снефрид изрядно поумнела и теперь хорошо понимала, что толковость и надежность для мужа куда важнее красоты. Порой она думала, что для нее же лучше будет выйти за Рандвера, но давала себя время привыкнуть к мысли, что прошлое не вернется. Да и отцовская хворь мешала предаваться мыслям и новом замужестве.

– Снеф! – Рандвер, моргая спросонья, потер лицо ладонью.

Вслед за Асбрандом он тоже стал звать ее этим прозвищем. Его лицо закрыли рассыпавшиеся русые волосы. Как он рассказывал, во время похода они все стригли волосы очень коротко, даже брили головы, чтобы спастись от вшей, но с тех пор прошло три четверти года, и волосы у него уже прилично отросли.

– Ты чего вскочила? Соскучилась по мне?

Он с выразительным удовольствием окинул взгляд ее фигуру в белой сорочке, с рассыпавшимися светлыми волосами, улыбнулся и поманил к себе, предлагая место на своем тюфяке. Но Снефрид даже не сообразила, что выглядит почти непристойно и вызывает игривые мысли.

– Тише! – Она шагнула к нему и подняла руку. – Слушай!

Они прислушались, и со двора снова донесся вой.

– Это еще что? – Рандвер нахмурился. – Что за тролль?

– Какая-то чужая собака. Это не наш Лодырь.

– Чью это чужую собаку принесло?

– Я подумала… – Снефрид глянула на отца.

Собака опять завыла – жалобно и требовательно.

– Пойду я с ней разберусь! – Рандвер отбросил покрывало и встал.

Ради теплой летней ночи он спал совершенно голым, и Снефрид отвернулась. Натянув штаны, Рандвер прошел к двери, открыл ее и вышел наружу.

– Вон она, тварь! – донесся со двора его голос.

Раздался стук дерева по твердой земле – Рандвер швырнул в чужого пса поленом.

– Проваливай к троллям!

Но едва Рандвер, закрыв дверь, вернулся, явно на ходу примериваясь обнять Снефрид, как вой раздался снова. Теперь он звучал более приглушенно, как будто собака не решалась подойти близко.

– Что ж это такое! – Рандвер огляделся и взял свою секиру, поставленную возле ларя. – Да я ее зарублю, тварь неуемную!

С секирой в руке и злым лицом он выглядел довольно грозно. Мужчина плотного сложения, с широким торсом, Рандвер обладал крупными мускулами, но, как Снефрид мельком подумала, от хорошей оседлой жизни мог скоро располнеть.

– Постой, я взгляну на нее, – сказала Снефрид,