Художница из Джайпура - Алка Джоши

– Баап ре баап! – проворчала Канта. – Третий раз за день отключается электричество. Только апрель, а уже печет. – Она вытерла сари вспотевшую шею. – Мы что-нибудь придумаем. Обсудим вместе – ты, я, Радха, Ману. – Канта посмотрела на меня. – Пока не решим, что делать, Радха поживет у нас. – Последнюю фразу она произнесла, не глядя ни на меня, ни на сестру, словно не хотела видеть наше смущение, когда мы осознаем, какая пропасть разверзлась между нами.

Канта накинула на плечо паллу, заткнула его конец за пояс юбки.

– Давайте выпьем чаю, успокоимся.

Я вспомнила праздник у Сингхов, с которого все началось. Там встретились Радха и Рави. Там Самир сообщил, что рекомендовал меня во дворец. В самом начале того вечера меня переполняли надежды, я думала, что нам с Радхой удастся найти общий язык: мы же сестры. Она училась жить в большом городе. Я помогала ей. Но вечер окончился совершенно не так, как я представляла – обидами и взаимными упреками.

Я не хотела чаю. Мне нужно было привести мысли в порядок. Я извинилась и вышла – к облегчению Канты.

Я попросила Малика отменить все сегодняшние визиты. И, раз уж меня нигде не ждали, решила пройтись. Я шагала несколько часов кряду. Куда глаза глядят. И думала, думала. Обо всем, чего не сумела. Я не сумела стать хорошей женой. Примерной дочерью. Заботливой сестрой. Даже дом не сумела достроить. Двор не мощен, забора позади участка как не было, так и нет. Починить рваную сетку на кровати руки не доходят. Я надеялась, что всегда сумею себя прокормить. Но что, если я потеряю работу?

Я представила, что будет, когда все узнают о беременности Радхи. Начнут шептаться у меня за спиной. Пересуды служанок мигом дойдут до хозяек. Неодобрительные взгляды, неприкрытое презрение, громогласное осуждение. Хоть на улицу не выходи. Даже лавочники-беженцы на базаре откажутся продавать мне товар. А при мысли о том, как я буду выплачивать долг Самиру, если клиентки дадут мне от ворот поворот, я и вовсе впала в отчаяние.

К обеду я очутилась в Гулаб-Нагаре, квартале увеселений. Здесь, как и в Агре, были бордели на любой вкус и кошелек. Сперва тянулись ветхие лачуги. Лохматые проститутки в домотканых юбках стояли, прислонясь к стене, сидели на пороге: деревенские девчонки лет десяти-двенадцати, сироты, беглянки или и те, и другие, по две-три рупии за визит. Наверное, им-то Хари и помогает день-деньской – так, как я не сумела.

Далее начинались почтенные особняки, разрушающиеся от времени и небрежения. Здесь принимали девушки постарше, погрубее, с подведенными сурьмой глазами. Эти за ночь просили от двадцати до тридцати рупий. Когда я проходила мимо, они окидывали меня взглядом – одежду, прическу, сандалии – и отворачивались. Очередная доброхотка явилась наставить их (или их потомство) на путь истинный.

Вряд ли мне это удалось бы, подумала я, завидев перед красным особняком густо накрашенную девицу. Дешевое оранжевое сари не скрывало ее округлившийся живот. Едва я приблизилась, как она отвернулась. Уж не племянница ли это Лалы? Не может быть. Померещилось. Но все-таки интересно, куда пошли служанки после того, как их выгнала Парвати?

Вскоре я дошла до конца квартала: здесь обитали богатые куртизанки, преимущественно мусульманки, как мои давние знакомые Хази и Назрин, владевшие старинным искусством музыки, поэзии и танца. Эти обслуживали только набобов, богачей и знать. Открывали двери не раньше вечера и никогда не принимали чужих. Одна-единственная ночь с ними могла стоить тысячу рупий. Им не нужна помощь Хари, они в состоянии оплатить услуги врачей и вообще любых специалистов. Оплачивали они и масла для волос, отбеливающие кремы и, конечно, травяные отвары, которые ежемесячно приносил им Малик.

Я шагала дальше. Через полчаса я добралась до европейского квартала: его называли так, потому что французы, немцы и скандинавы обитали тут бок о бок с состоятельными индийцами. Если Самир не на работе и не в клубе, значит, наверняка здесь. Так вот к кому я, сама того не сознавая, направлялась!

Наконец я увидела аккуратный белый особнячок – небольшой, а потому и без привратника. Я вошла во внутренний дворик, окаймленный пурпурными розами. В сумерках от их аромата кружилась голова.

На веранду вела изящная широкая лестница. Я постучала в дверь; наверху распахнули ставень. Я отошла от двери, запрокинула голову: в окне второго этажа показалась красавица в жоржетовом сари. Я улыбнулась, сложила руки в намасте.

Поколебавшись, женщина сказала:

– Я сейчас.

Вскоре она открыла мне дверь. Это была Гита, любовница Самира.

Все его пассии были чем-то похожи: вдовы, почти ровесницы, элегантные, с аккуратными прическами. Из тех женщин, которые пудрят лица.

Самир посчитал бы унылым сад, в котором растут цветы одного-единственного вида, а потому его женщины отличались ростом, размером груди, формой носа, изгибом губ. Гите, вдове лет тридцати, бог даровал глаза большие, как орехи бетелевой пальмы. Маленький носик и нежный рот, милый, но самый обычный, лишь подчеркивали выразительность ее глаз. В руке у Гиты была книга.

– Прошу прощения, что беспокою вас так поздно, – сказала я.

Она окинула взглядом улицу, приоткрыла дверь шире и пригласила меня войти.

– Мне нужно поговорить с Самир-сагибом, – пояснила я.

– Оставьте мне.

Она решила, что я принесла мешочки с травами.

– Я пришла не поэтому. – Я улыбнулась. – Мне нужно с ним поговорить.

– Его здесь нет, – помолчав, ответила она.

– Но он придет?

Гита снова замялась.

– Позже.

– Можно я его подожду?

Она положила книгу на столик в прихожей. Мне показалось или Гита вздохнула?

– Конечно. Проходите. – Она указала на гостиную.

Едва переступив порог комнаты, я почувствовала, что вот-вот лишусь чувств. Кровь бросилась мне в голову. Ноги отнимались. Чтобы не упасть, я оперлась о дверной косяк.

Гита схватила меня за руку.

– Хаи Рам! Что с вами? – встревожилась она.

Я вспомнила, что весь день ничего не ела и у Канты потеряла сознание. Я ощупала шишку на лбу.

– Не могли бы вы дать мне соку? Или нимбу пани, если есть. – Я опустилась во французское кресло-бержер.

Я благодарно улыбнулась, откинула голову на спинку кресла.

Часы на каминной полке – украшенные изумрудной эмалью, намного изящнее тяжелых английских часов, которые предпочитали мои клиентки – мелодично зазвонили.

– Французские. – Гита поставила на столик рядом со мной стакан сладкого лимонада. – Мой покойный муж обожал Францию. Англичан Джитеш никогда не любил. И в конце концов оказался прав. – От улыбки на ее щеках обозначились милые ямочки, и я догадалась, чем она взяла Самира. Гита села на диван.