Юсуповы, или Роковая дама империи - Елена Арсеньева

Судя по белому, как мел, лицу Феликса, он думал о том же.

– Что и говорить, дурная слава плелась за нами, как верный пес, – со вздохом сказал он наконец. – Но твое имя хотя бы не было запятнано, все знали, что ты была в Крыму… Возможно, эта копия была снята самим Г.Р., а попалась на глаза тому, кто нас шантажирует, уже позднее. Или он боялся дать этому ход в России… Не суть важно теперь! Мы должны любой ценой заполучить эту записку! Понятно, что этому человеку очень нужны деньги. Но не сомневаюсь: сколько бы мы ни заплатили, он запросит еще. Ведь такие копии можно делать в любом количестве, пока рука не устанет переписывать.

Вдруг мне пришла в голову некая спасительная мысль:

– Но кто поверит, что это писала я? Мало ли кто мог это сочинить? Может быть, просто не обращать внимания? Конечно, записку могут напечатать в газетах, но ты сам сказал, что дурная слава – наша привычная спутница. Мы сможем отречься и даже опротестовать эту публикацию…

В самом деле, чего о нас – преимущественно о Феликсе – только не писали в газетах! Помню, в Нью-Йорке одна левая газетка вдруг вздумала утверждать, что драгоценности свои мы украли у императорской семьи! В стране, где люди падки на сенсации, новость разлетелась вмиг. На нас стали коситься… А потом, вернувшись, в числе вырезок из американских газет Феликс получил статью под заголовком: «Приключения князя Юсупова в Америке». Статья была напечатана русской газеткой, издававшейся в Нью-Йорке на деньги каких-то большевизанов. В ней говорилось буквально следующее:

«Визит князя Юсупова в Нью-Йорк вызвал огромный ажиотаж. Американские газеты не скупились на фото и интервью. Интерес публики подогрели скандалы, которыми сопровождались все поступки князя.

Чего он только не натворил! Открыл игорный дом, занялся спекуляциями, распутничал… Соблазнил Мэри П., танцовщицу из ночного кабаре. Конечно, он не мог вообразить, что та окажется девицей и примется громогласно причитать о своей утраченной девственности. Ее Мэри П. оценила в кругленькую сумму. А князь, совершенно как Хлестаков, поиздержался в дороге. Чтобы избавиться от притязаний танцовщицы, он предложил ей полотно Рубенса, которое тайно вывез из своего петербургского дворца, когда бежал из России. Мэри П. согласилась, все уладилось… Но лишь до тех пор, пока девице не понадобились деньги и она не вознамерилась продать подарок любовника. И вот тут оказалось, что Рубенс-то поддельный! Это была жалкая копия, сделанная каким-то дешевым мазилой. А подлинный Рубенс был давно уже продан некоему миллионеру с Пятой авеню. Теперь князю грозит суд и за проделку с девицей!»

Да, чего про нас только не писали и чего, забегая вперед, скажу, только не напишут в последующие годы! Феликсу придется судиться с газетой «Дни» (эту ежедневную газету, издаваемую Керенским под псевдонимом Аарон Кибрис, не признавал в русской среде ни один порядочный и разумный человек) за клевету, и он добьется, что эту газету запретят!

Но это все или прошлое, или будущее, а в ту, настоящую минуту нам, конечно, очень хотелось избавиться и от человека, обладавшего запиской, и от хлопот, с этим связанных, и от позора, который нас ждал бы.

Решили, что для начала надо все же повидаться с этой женщиной. А потом проследить за ней. Феликс не верил, что она глава заговора, но надеялся, что она приведет нас к этому главе.

Я сказала:

– По-моему, говорить «мы» и «нас» вряд ли стоит. Ведь она потребовала, чтобы я шла на встречу одна. Появишься ты – она не подойдет и отправит записку в газету.

– В ресторане ты будешь одна, – сказал Феликс. – Скажешь, что сначала хочешь увидеть записку, а деньги принесешь через неделю. Раньше, дескать, мы такой суммы не соберем. Я буду следить снаружи. Сядешь так, чтобы я мог тебя видеть в окно, с противоположного тротуара.

На том и порешили. Столик был немедленно заказан предусмотрительным Феликсом по телефону.

Я ужасно дрожала, когда отправилась в ресторан, хотя мы там уже бывали и я знала, что на Пигаль это одно из самых приличных мест.

Феликс усадил меня в такси. Водитель попался русский. Услышав, куда меня надлежало отвезти, он ужасно вдруг оживился и стал советовать непременно дождаться одиннадцати часов вечера: там-де такое начнется! Тут он интригующе примолк, явно ожидая, что я стану расспрашивать, но я не стала, мне было не до этого «такого». Шофер обиделся и более ни слова не сказал. Впрочем, я ему была за это лишь благодарна.

Я села к своему столику напротив окна, заказала котлеты, которые очень рекомендовал метрдотель – бывший полковник ее императорского величества лейб-гвардии Уланского полка фон Раух. Впрочем, мне было все равно, что заказать: есть я не могла, ковырялась вилкой и украдкой осматривалась.

Посетители были в основном русские, донашивающие и проедающие остатки былой роскоши, однако вскоре начали появляться французы, немцы и шумно вваливаться американцы, которых теперь появилось очень много в Париже. Вскоре зал был почти полон. Я увидела Максима Муравьева, который танцевал со своей новой партнершей. Князя Бразукова-Брельского не было. Наверное, они работали поочередно. Максим подошел поцеловать мне руку, я отметила, что он сильно похудел. Его партнерша – очень костистая, накрашенная, словно кокотка, – ревниво уставилась на меня своими мрачно подведенными глазами, поджала алые, будто окровавленные губы. Вообще непомерно намазанными были все посетительницы, кроме, может быть, двух особ, сидевших по соседству со мной.

Я, озираясь и гадая, кто назначил мне тут встречу, на них невольно загляделась. Одна была – сразу видно, старая дева, сухая, бесцветная особа в черном, с поджатыми губками и опущенными глазками, – что-то вроде компаньонки или дуэньи. Свои глазки, однако, она то и дело поднимала и шныряла ими по сторонам с необычайным любопытством. Другая женщина не могла не привлечь к себе внимания той русской красотой, которая вскоре приестся Парижу, но пока была еще весьма в чести. Светло-русая, гладко причесанная, голубоглазая (совершенно бирюзовые были у нее глаза!), губки сердечком, очень милая и, похоже, простодушная. Разглядеть, во что блондинка одета, было совершенно невозможно из-за черной кашемировой шали с огромными – как капустные кочаны! – ярко-розовыми розами, которая была накинута ей на плечи. А простодушие ее выдавалось манерами. Женщина спросила графинчик «беленькой» (компаньонка, к слову сказать, к водке не притронулась, все выпила сама голубоглазая) и дунайской селедочки, наказав, чтоб непременно с рассыпчатой картофелью, еще кислой капустки и бочковых крепеньких, хрустящих огурчиков, а на горячее котлет, потом блинов со сметаной, потом – чаю покрепче, сладкого с лимоном, да непременно в подстаканнике. Заказывая, она громогласно сообщила:

– Вустрицы осточертели – мочи нет! – и выразительно чиркнула по нежной шейке ребром ладони, закатывая свои бирюзовые глазки.

Похоже было, что вкусы ее в «Золоте атамана» хорошо знали, потому что официант ничего не записывал в свой bloc-notes, а только почтительно кивал. Вообще она была мила и забавна, в отличие от своей спутницы, но я подумала, что и она, и ее компаньонка, да и любая из сидящих в ресторане женщин, могут быть той, которая заставила меня сюда прийти, – и перестала смотреть на нее с симпатией.