Семь безликих святых - М. К. Лобб

Руссо. – Микеле Руссо. Ты знал его, не так ли? Ты видел его гибель, а потом папочка забрал тебя, чтобы оградить от полученной травмы. Но на его месте должен был быть ты, – последние слова он яростно прошипел, и следующий удар уже нанес его мускулистый друг. Поскольку руки Дамиана были связаны за спиной, он не сумел его остановить. Кулак мужчины угодил ему прямо в лицо: перед глазами все поплыло, рот наполнился кровью.

Дамиан не стал ее сплевывать и тихо произнес окровавленными губами:

– Ты прав. На его месте должен быть я.

Руссо с отвращением окинул его взглядом.

– Время еще есть. Серино?

Здоровяк по имени Серино замахнулся ногой и пнул Дамиана в живот так сильно, что тот согнулся пополам, судорожно глотая воздух. Разве он говорил Роз не то же самое? Те, кто дезертирует с фронта, заставляют его чувствовать себя брошенным? А ведь он поступил точно так же. Пусть неосознанно, но какое это имеет значение? Исход все равно один.

– Клянусь всеми святыми, – прохрипел Дамиан, – меньше всего я хотел, чтобы Микеле погиб. Именно он помогал мне сохранить рассудок. Я любил его как брата, – произнося эти слова вслух, он словно разрывал свое сердце на куски.

– Иди к черту, Вентури, – Руссо выпрямился во весь рост, сунул руки в карманы мундира. – Я его брат. И я до сих пор здесь, выполняю свою работу, потому что не все из нас могут позволить себе роскошь сбежать. Думаешь, ты знаешь, что такое страдание? – Он оскалил зубы. – Да ты понятия не имеешь.

Дамиан попытался сделать вдох, морщась от боли в теле.

– Клянусь всеми святыми, – повторил он, – я не хотел…

– Заткни пасть, – гаркнул Руссо. – А что до святых, можешь о них забыть. Там, куда мы направляемся, они нас не найдут.

Ботинок Серино обрушился на живот Дамиана с новой, удвоенной силой. В попытке перевести дух он повалился вперед, туго натянув цепи за спиной, а затем смутно расслышал удаляющиеся шаги мужчин. Но поскольку те отошли еще не далеко, от его слуха не ускользнуло прощальное обещание Руссо:

– Ты заплатишь за то, что случилось с моим братом, Вентури.

После чего он погрузился во тьму.

Превозмогая боль, Дамиан думал о том, что Руссо прав. Не потому, что должен заплатить за смерть Микеле – хотя это, безусловно, так, – а потому, что повел себя не как настоящий солдат. Свет в его глазах уступил место озорной улыбке Микеле, и вскоре к ней присоединилась мучительная боль стыда. Он был не лучше дезертира, а теперь и вовсе – покойник. Дамиан никогда не был настоящим солдатом.

Настоящий солдат покидает поле боя лишь после окончания войны или же погибает на нем.

* * *

Должно быть, прошло не больше часа, когда в трюм снова вошли. На этот раз это были не Руссо и Серино, а незнакомый Дамиану молодой человек. Он рывком поднял его на ноги, снял наручники и лишь сердито зыркнул, когда Дамиан поинтересовался, как далеко они от Омбразии.

– Надень это, – мужчина сунул ему в руки военную форму. – Быстро.

Покрытое синяками тело Дамиана задеревенело настолько, что делать что-то быстро было практически невозможно. Однако он старался как мог, держась одной рукой за стену в попытке сохранить равновесие. Когда он оделся, мужчина забрал у него форму Палаццо, швырнул ее в угол и жестом указал на лестницу в глубине:

– Иди.

Сказать было легче, чем сделать. Грудь Дамиана отчаянно ныла от боли, и он никак не мог отдышаться. Но все же сумел взобраться по лестнице и, оказавшись наверху, часто заморгал от тусклого солнечного света. Похоже, уже смеркалось, а значит, он провел без сознания остаток прошлой ночи и часть дня.

Дамиан вышел на палубу, заполненную молодыми людьми в форме. Он словно очутился в прошлом: от такого дежавю ему хотелось кричать. Только на этот раз Микеле, чей веселый нрав удерживал его на плаву, не было рядом с ним.

Он до сих пор помнил, как все было. Юноши в новой форме стояли кучками и болтали между собой: одни – взволнованно, другие – испуганно, но всех кое-что объединяло – никто из них не был готов. Никто не представлял, что их ждет. Да и откуда им было знать? Такое невозможно представить, пока сам не переживешь. Некоторым из ребят на вид было около шестнадцати – столько же лет было Дамиану, когда он впервые отправился воевать. Другие выглядели еще моложе: они смотрели на все широко раскрытыми глазами и заметно нервничали. Ему вдруг сделалось дурно.

Он видел то, как общались другие солдаты, проходившие разные стадии волнения и страха. В дальнем конце корабля представлял молодого себя, стоящего в одиночестве. Слышал ясно как день голос в своей голове:

«Отсюда открывается лучший обзор?»

Он помнил, как повернулся, и его взгляд остановился на светловолосом мальчишке в очках и с озорной улыбкой.

«Вроде того», – ответил Дамиан.

«Хм-м. – Парень подошел к нему, встал рядом и, привалившись к стене, скрестил руки на груди. – Поскольку я не слишком наблюдателен, то, наверное, будет лучше убедить тебя стать моим другом. – Он вновь улыбнулся, обнажив кривые передние зубы – тогда-то Дамиан понял, что ему это удалось. – Кстати, меня зовут Микеле».

Дамиану отчаянно требовалось сесть. Глубоко вздохнуть. Перестать думать о Микеле и прошлом.

Но в таком случае ему оставались лишь мысли о будущем: о том, что будет дальше, когда корабль причалит и он вновь окажется под оглушительным шквальным огнем. К горлу подступила желчь, и окружавший его гомон вдруг сделался далеким.

«Ты этого хотел, отец?» – горько подумал он. Сколько раз Баттиста убеждал Дамиана, будто поддерживает его, доверяет его мнению? Однако Дамиан продолжал терпеть неудачи, одну за другой, и в конечном счете человек, которому он верил и полагал, что тот всегда будет рядом, счел его безнадежным.

Он больше не доверял своему отцу – к такому выводу пришел Дамиан, и это ощущение было не из приятных. Он постоянно цеплялся за мысль: пусть Баттиста и был суров, но Дамиан все равно мог рассчитывать на то, что тот поступит правильно. Однако Роз оказалась умнее и с самого начала знала: Баттисте нельзя доверять. Отныне он был для него самым вероятным преступником, даже если Дамиан не имел представления, какой у него мотив и как предполагаемое участие последователя Хаоса связано с убийствами. Складывалось впечатление, будто у него в руках кучка одинаково неправдоподобных кусочков, а он понятия не имеет, как они соотносятся друг с другом.

Как можно было раскрыть убийства, если кто-то явно этого не хотел? Это казалось странным. Изворотливость отца, тело главного магистрата, одержимость, которая медленно подкралась к нему и проникла в кости, когда он преклонил колени перед безликими святыми. Всему этому имелось разумное объяснение. Должно было быть. Ему следовало верить в то, чему его учили, потому что ничего другого не оставалось. Он не мог до конца принять мысль о мире, где вновь существовал Хаос и где Дамиан не имел веры.

И все же чем дольше он думал об этом, тем больше понимал: даже это изменилось. Раньше вера лежала его в ладони гладким