Когда бог был кроликом - Сара Уинман

— Все говорят такие чудесные вещи. Артур. Ты сегодня звезда.

Только тогда его пальцы и голос расслабились.

— Champagne pour tout![30]— громко объявил он.

Было уже поздно. Большинство гостей разошлись. Отца загнал в угол некий молодой художник, и я слышала, как они там обсуждают роль зависти и тоски в психологии британцев. Мать слегка опьянела и вовсю флиртовала с пожилым джентльменом из издательства «Орион», демонстрируя ему, как сложить из салфетки цыпленка. Джентльмен, казалось, был очень заинтересован. Вернувшись из туалета, я поискала глазами Артура и обнаружила, что он не окружен людьми, как я ожидала, а одиноко сидит на стуле у выхода. Лицо его было хмурым и сосредоточенным. Я решила, что он просто устал после длинного вечера и всех волнений да еще чувствует что-то вроде опустошения, как бывает при удачном завершении долгой работы. Но, подойдя ближе, я поняла, что дело не в этом и что его что-то глубоко и серьезно тревожит.

— Это я. Ты как? Все в порядке?

Он улыбнулся и кивнул.

— Хороший получился вечер, — сказала я и опустилась на соседний стул.

— Хороший, — согласился он, глядя вниз на свои руки: потом он медленно провел пальцем вдоль надувшейся выпуклой вены, похожей на зеленого червяка, спрятавшегося под кожей. — У меня закончились деньги, — сообщил он.

— Что?

— У меня закончились деньги.

Молчание.

— Ты поэтому расстроился? Артур, у нас ведь денег полно, ты сам знаешь. Бери сколько хочешь. Скажи родителям.

— Нет, Элли. У меня. Закончились. Деньги, — раздельно и очень четко произнес он, словно пытался придать своим словам какой-то особый смысл.

До меня наконец дошло.

— Господи!

— Вот именно.

— А кто-нибудь еще знает?

— Только ты.

— А когда они закончились?

— Месяц назад. Вернее, шесть недель.

— Блин.

— Вот именно.

Пауза.

— Так значит, ты не умрешь?

— Ну, наверное, умру когда-нибудь, — величественно произнес он.

— Это-то понятно.

Я засмеялась, но тут же замолчала. Он был очень печален.

— Я опять стал смертным. Самым обычным смертным. Теперь я ничего про себя не знаю, и мне страшно.

По его щеке покатилась одинокая слеза. Мы молча сидели рядом до тех пор, пока не разошлись последние гости и шум голосов не сменился на звук передвигаемых стульев и звон посуды.

— Артур?

— Что?

— Ну теперь-то ты можешь мне рассказать, как это должно было случиться? Как ты собирался умереть?

— Мне на голову должен был упасть кокос, — сказал он.

Я встала вместе с солнцем и с чашкой кофе вышла на крышу, закутавшись в старый кашемировый кардиган, который давным-давно подарила мне Нэнси. Это была моя первая взрослая вещь, и стоил он дороже, чем целое пальто. Я понаблюдала, как внизу работники мясного рынка снимают белые куртки и идут завтракать, после чего отправятся спать, еще раз перечитала письмо Дженни Пенни и закончила очередную статью из серии «Потерянные и найденные».

7 сентября 2001

Элли… я последнее время стала немного зарабатывать на Таро. Мое гадание возвращает людям надежду. Я пытаюсь объяснить, что дело тут даже не в картах, а в психологии. Но тут есть люди, которые никогда не оглядываются назад. Наверное, потому, что некоторым из них пришлось бы смотреть слишком далеко. Представляешь, мое гадание особенно популярно среди заключенных пожизненно! А я последнее время все чаще вижу «свободу», какую бы карту они ни выбрали: «Борьба», или «Принцесса Жезлов», или даже «Смерть». Только в «Правосудии» я ни разу не разглядела свободы. Правосудие — тяжелая карта для тех, кто сидит в тюрьме.

Сегодня утром я вытянула карту, просто на удачу; одну для себя, а потом другую для тебя. Обычно вынимается «Равновесие» или «Пятерка Кубков». Но сегодня утром я вытащила «Башню». «Башню»! Потом вытащила карту для тебя и это опять была «Башня». Две «Башни», Элли! Одна за другой. Какое невероятное совпадение.

Это самая сильная карта. Если Башня рухнет, ничто уже не будет прежним. Произойдет полное перерождение. Старое будет снесено, чтобы дать место Новому. Нельзя ни к чему привязываться, потому что все это будет разрушено. Мир меняется, Элли, и надо доверять этим переменам. Судьба призывает нас. И если мы сможем понять и принять законы Вселенной, взлеты и падения, чередование горя и радости, тогда мы заслужим право на истинную свободу…

Я отложила письмо. В ушах у меня звучал ее голос, веский и убедительный, такой же, каким когда-то давно она рассказывала мне про Атлантиду. Я ощущала гипнотическую силу ее уверенности. Я выключила компьютер и допила кофе.

На душе у меня было тревожно; уже несколько недель я знала, что дело идет к концу. Целых пять лет провела я с Эллисом и Либерти и сейчас чувствовала, что рассказала все, что могла. Только финал я все время оттягивала, а теперь уже точно решила отложить: на прошлой неделе отец сказал мне, что уже совсем скоро Дженни получит право на досрочное освобождение. Не все еще было ясно, но она вот-вот узнает, что он сам будет представлять ее на последнем суде и сам выведет наружу, в жизнь, которая шесть лет текла без нее. Поэтому я пока не стану писать заключительную статью своей колонки: лучше она напишет ее сама, сидя на крыше рядом со мной.

Я решила не завтракать дома, а вместо этого пойти в Сохо и выпить там кофе с рогаликом. Мне нравилась эта дорога: на запад по Холборну от Ченсери-лейн до перекрестка с Нью-Оксфорд-стрит. Солнце поднималось все выше, тени становились короче, а город пробуждался, выплевывая на улицы все новые и новые порции людей. Я дошла до площади Кембридж-Серкус и неожиданно для себя свернула на Черинг-Кросс-роуд, ведущую к Национальной галерее и выставке Вермеера, на которую я уже давно собиралась сходить, но все откладывала. Времени оставалось уже немного: через шесть дней выставка закрывалась. Я даже не заглянула в любимый книжный Цвеммера, куда заглядывала всегда, и к полуподвальным букинистам, благодаря которым главным образом и пополнялась коллекция у меня на полках. Наоборот, я прибавила шаг и почти бежала, ловко уклоняясь от туристов, медленно листавших книги, выставленные на столах на тротуаре.

Уже издалека была видна длинная очередь в кассы. Желающих попасть на выставку все время, что она шла, было очень много, и большинство билетов расходилось по предварительной записи; вставая в конец медленно двигающейся очереди, я была уже готова к тому, что у меня опять ничего не получится, но тут по очереди разнесся слух: есть билеты на середину дня. Так и оказалось.