Взгляд со дна - Юлия Александровна Лавряшина

еле удерживая губы, готовые расползтись в улыбке.

В ее крови кипел веселый азарт. Начиналась охота…

Жизнь началась со смерти.

Со смерти ее матери… До этого Катя безвольно пребывала в ожидании, когда же начнется то увлекательное и важное, ради чего она родилась на свет. Но этого ощущения не давали ни школа, ни занятия в бассейне, которые она бросила, когда мать не поздравила ее с победой на России – собутыльники Геша с Макаром приволокли Лилю домой поздно вечером:

– Доча, принимай подарок!

Они беззлобно хохмили и сами смеялись над своими плоскими шутками, а Кате хотелось взвыть в голос.

Не придала значения ее существованию унылая работа в магазине, где Катя застряла, как в болотной жиже – и противно, и выбраться не удается…

Но тут в прицеле появилась крошечная фигура человека, который и толкнул ее в трясину. Сразу что-то встрепенулось в душе, радостно заторопилось – появился смысл, пусть чудовищный, но в нем был отзвук высшей справедливости. По крайней мере, Катя его слышала… Зачинщик был убийцей ее матери. Это можно оспорить? Нет. Каверин сломал тот дивный цветок, которым Лилия была когда-то. Он заслуживал… не отмщения даже – возмездия. И для него пришло время.

Сразу оживилась работа мозга, после школы пребывавшего в анабиозе. Когда-то математичка хвалила логические способности Колесниковой, теперь они пригодились как никогда. Игорь Федосеев, с которым даже спать не пришлось (святой человек!), во имя своей первой любви разузнал для нее настоящее имя отца – в Катином свидетельстве о рождении стояло имя ее деда. И получалось, будто они с матерью сестры – обе Антоновны и Колесниковы.

Деда Катя почти не помнила. Вроде Антон Григорьевич был добрым. Вот запах его помнился, но в раннем детстве, когда они жили в бараке втроем, не отталкивал, воспринимался как вполне естественный. Только когда мать начала пить, Катя вспомнила этот острый душок и сообразила, что дед постоянно был пьяненьким. Не от того ли бабушка и ушла от него к другому, уехала аж на Дальний Восток? Почему дочь не забрала с собой? Новый муж не хотел изо дня в день лицезреть живое свидетельство прошлой жизни?

По-хорошему, бабушку тоже стоило наказать, но до нее надо было еще добраться… А отец жил под боком.

– Сергей Владимирович Каверин.

Она пробовала его имя на вкус, произносила вслух и про себя, чтобы оно отпечаталось в сознании, стало частью ее самой.

– Сергей Каверин. Сергей Владимирович. Каверин.

И набрав воздуха:

– Екатерина Сергеевна Каверина.

Так звучало ее настоящее имя.

Оно тоже было украдено у нее вместе со счастливым детством, юностью, полной надежд, благополучной жизнью. Ей не нужны были звезды с неба… Даже когда занималась спортом, блеск золотой медали не лишал Катю сна. Ее душа просила спокойных будней, пахнущих цветами, а не перегаром. Ровных отношений без кровавых разборок и бурного утреннего раскаяния. К двадцати двум годам она устала от всего этого… Но уже понимала: чтобы обрести покой, она обречена сперва испытать неистовые страсти.

Кровь так и вскипела, оглушив, когда Катя впервые вживую увидела отца. Выследила его по фотографии возле парадного крыльца их энергетической компании. Проникнуть внутрь не было ни желания, ни возможности, к тому же там наверняка было полно камер.

Катя ждала больше часа, когда Каверин наконец-то сделал перерыв в работе, вышел из высоченного здания на Софийской набережной и направился в соседний ресторан. У нее чуть не выскочило сердце. Его стук заглушил шорох дорогих машин, рокот первых теплоходов, пущенных по Москве-реке, навязчивые рингтоны, звучащие со всех сторон. На мгновенье она просто растворилась в пространстве: на нее шел человек, с которым у нее было одно лицо, но он не узнавал ее. А Катя не могла сдвинуться с места, чтобы отец не уткнулся в нее.

Когда их разделяли считанные шаги, ей удалось вернуться в свое тело, нелепо застывшее на тротуаре, отвернуться, сделать шаг в сторону. Запах отца проплыл за ее спиной, но Катя успела жадно втянуть его. Теперь он был не просто лицом со снимка, раздобытого Федосеевым… Он стал тем живым человеком, которого она собиралась убить.

Хотя стоило бы, конечно, начать с его жены, которая и украла его у них с матерью… Но Катя опасалась, что если Оксана станет первой жертвой, то Каверин будет предупрежден и тут же спрячет дочерей. Да и сам скроется где-нибудь за границей, и ей в жизни его не найти…

Поэтому она решила действовать так, чтобы для начала не перепугать всех Кавериных до смерти, а причинить боль. По крайней мере, той, которая стала Кате особенно ненавистна… В Маше Кавериной переплелось все, что было столь отвратительно ей в этих богатеньких дочках. Просто карикатура ходячая: прозрачная златовласка с выпяченными губами и бровями, точно вырезанными из глянцевого журнала и приклеенными на лоб. Кате хотелось, чтобы сводная сестра прочувствовала настоящую боль, хлебнула того, что она сама черпала целыми половниками.

Правда, к миру, в котором пребывали Каверины, еще нужно было подобраться. Но Катя уже решила: если надо будет вылезти из кожи вон, чтобы достать все это чертово семейство, она это сделает. Хотя понятно, что без кожи выжить не удастся…

– Ты танцевать-то умеешь?

Директор ночного клуба «Мечтатель» смотрел на нее скучающе. Мутный взгляд с поволокой, обвисший подбородок, тщательно выбритый – не прячет старый шрам на подбородке, протянувшийся поперек узкой, неровной бороздкой. Выставляет для устрашения как след лихой молодости? Или просто не считает нужным скрывать?

Катин взгляд то и дело соскальзывал на этот шрам, минуя слишком яркий рот, отвратительный, как она решила с первой секунды. Губы словно измазанные жиром, так бы и утереть… Смотреть директору в глаза не получалось, хотя Катя ничуть не боялась его: откажет – и черт с ним! Подберется к Кавериным с другой стороны.

Может, это и помогло ответить со спокойной уверенностью:

– С трех лет на сцене.

– Народница?

– Бальница.

– Уже лучше… Зачем постриглась?

– Мне удобнее с короткими…

– Да мне по хрен, что тебе удобнее! Наши гости любят длинноволосых девушек. Парик наденешь, ясно? Ну покажи, что умеешь.

«Да чтоб ты сдох!»

Она пожелала это без особой злости, даже с веселым азартом: «Сейчас ты у меня ахнешь!» Высшая цель добавляла бесстыдства, стеснение осыпалось прежде, чем Катя взялась за верхнюю пуговичку, но словно передумала, скользнула кончиками пальцев по остальным. Скромность должна была отступить маленькими шажками, от которых у этого красногубого мужика