Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов

Поэтому Василий резко повернулся и пошёл в зал, где ждут его приказания собравшиеся отдельной кучкой патрасцы и часть бывших заговорщиков против Варды, а теперь нынешних — против его племянника.

С ужасом, не скрывая страха в прекрасных зеленоватых глазах, смотрела Евдокия на только что вернувшегося мужа: она ещё раньше поняла, что он задумал. И тогда в её голове с неумолимой жестокостью возникло несколько вопросов, от правильного решения которых зависела и её жизнь. Самый первый — как ей вести себя в этой ситуации? Сделать вид, что ничего не происходит? Или дать понять мужу, что она обо всём догадалась?

В случае, если она решит последний вопрос положительно, то становится соучастницей убийства: догадалась обо всём, но не предупредила Михаила. А ведь она столько лет любила его, и до встречи с Василием вполне искренне, к тому же и Михаил, который был её благодетелем, также любил её и всегда предпочитал Евдокию жене, её тёзке, дочери патриция Декаполита. С самого первого брачного ложа и до последнего смертного часа... И несмотря на всё это, Ингерина не сделала шага в сторону василевса, и муж понял и оценил по достоинству её поступок.

Он подал знак заговорщикам, а потом и тем, кто должен был непосредственно исполнить сие убийство.

Их было восемь человек. Они, вынимая на ходу мечи, решительно двинулись в спальню императора. Спальник при их появлении в испуге громко вскрикнул и попытался сопротивляться. Шум борьбы поднял василевса с ложа, и, сразу отрезвев, он невольно протянул руку, как бы защищаясь. Тогда Иоанн Халдий решительным ударом отсёк обе кисти у василевса; на дикий вопль бросился Василискиан, но его тут же обезоружили и ударом тяжёлого подсвечника по голове свалили на землю, но не убили. Так же, как и спальника... Достаточно крови одного Михаила!

В это время к двери спальни подошли другие заговорщики и встали на страже, чтобы помешать караулу прийти на помощь своему господину. Появился Василий. Иоанн обратился к нему.

— Мы отрезали ему лишь руки... — сказал он растерянно.

При этих словах один из воинов снова вошёл в спальню и увидел жуткую картину: подняв глаза к небу, Михаил, стоял, покачиваясь и прижимая руки без кистей к груди. С рук толчками лилась кровь, окрашивая в красный цвет его белоснежную ночную рубашку; он молился, прося в свои последние минуты прощения за грехи тяжкие; только сейчас он как бы осознал, что за них ему придётся ответить на Страшном суде. Ответить и за ту хулу, которую он возводил на Бога и православие вообще, устраивая маскарадные шествия со свечами и переодетыми в монашеское платье клоунами, цирковыми артистами, издеваясь над христианскими понятиями о добре и нравственности...

Воин, увидев окровавленного императора, прижимающего руки без кистей к груди, жалеть его не стал и сильным, натренированным ударом пронзил мечом ему живот. Гордясь своим подвигом, он тут же объявил Василию, что на сей раз всё кончено. К этому объявлению присутствующие отнеслись спокойно, и также спокойно Константин Седьмой, внук Василия Македонянина, заключает: «Знатнейшие из сановников и сенаторов погубили императора во дворце святого Мамы с помощью нескольких солдат стражи; и, пьяный до без бесчувствия, он без страданий перешёл от сна к смерти».

Конец Михаила Третьего на самом деле был несравненно ужаснее. Император погиб по приказанию того, кому доверял и кого сделал соправителем, внезапно отрезвившись не только от вина, но и от иллюзий в свой смертный час, он мог во время мучительной агонии осознать всю греховность своей жизни и глубину коварства Василия, убийцы вдвойне: царя и приёмного отца.

Торопясь завершить кровавое дело, заговорщики переправились через Золотой Рог, овладели Большим императорским дворцом и провозгласили Василия Македонянина василевсом. Мрачные предсказания Феодоры сбылись! Относительно и сына, и родного брата.

Сама же она с дочерьми, узнав о разыгравшейся кровавой драме, сразу поспешила во дворец святого Мамы и нашла сына лежащим на полу с вывалившимися внутренностями и кое-как завёрнутым в попону одной из лошадей, коих он так любил.

Феодора припала к мёртвому сыну; она любила его, несмотря на все страдания, причинённые им ей, и благоговейно стала молить Бога о милосердии к душе несчастного.

В наши дни Феодора, мать Михаила Третьего, известна главным образом за восстановление иконопочитания, но её судьба также неотделима от тех исторических судеб и событий в Византии в IX веке, где вместе видишь «кровь, сладострастье и смерть».

По ночам, когда из-за широкой косы, отделяющей лагуну от моря, встаёт полная луна и, заглядывая в окна гостиницы, своим светом не даёт мне заснуть, я, монах Леонтий, выхожу на балкон, висящий прямо над водой, так как в Венеции многие улицы — это каналы, и смотрю, как по широкому проливу, делящему косу надвое, идёт судно. Гребцы осторожно, словно пробуя воду, опускают весла и потихоньку продвигают греческую хеландию, арабскую карабу или славянскую лодью в порт. Несмотря на разницу в принадлежности к той или иной стране, эти суда похожи между собой, ибо все они — купеческие, которых за время дня и ночи уходит и приходит большое количество.

Венеция — это не только город на воде, расположенный на островах Адриатического моря, но прежде всего большой перевалочный пункт товаров, идущих с запада на восток, из Азии, Балканских стран и даже с далёкого севера — из Хазарии, Киевской Руси и Крыма, откуда родом Доброслав Клуд.

Опять он с нами. Только его и Антигона в гостинице сейчас нет, оба бродят по борделям, да и что с них возьмёшь!.. Антигон — холостяк, Клуд — язычник, поэтому нравственной моралью они не обременены. В этом городе, кажется, давно не говорят о ней: торговать живым товаром, особенно христианскими женщинами, безнравственно, а здесь торгуют, да ещё и сбывают их в магометанские гаремы... Поэтому тут так много публичных домов и всего две базилики: одна, большая, — святого Марка и другая — маленькая и невзрачная. Зато вдоль Большого канала, который пересекает город зигзагообразно, стоят шикарные особняки знати, а на площади святого Марка возвышается великолепный дворец дожей. Вот вам и вся мораль!

В Венеции папа поставил епископом отца Акилу[96], чем-то в действительности похожего на орла: такой же острый взгляд чуть с желтинкой глаз, крупный нос крючком и длинная, словно ощипанная шея. И также по-орлиному он словно низвергался с небес, когда доказывал нам ложное, а именно, что надобно везде и всюду Священное Писание проповедовать только на трёх языках: греческом, латинском и еврейском.

— А если славяне или другие народы, крещённые водою и Духом Святым, не разумеют сих языков? Так они не будут понимать, о чём проповедуется!.. — горячился Константин.

— И не должны понимать! Святые законы церкви лишь слушают. А они писаны только на трёх языках... На них и произносятся! — стоял на своём священник Акила.

— Вы, псы римские, толкуете эти законы так, чтоб всё запутать! — злился Константин, и лицо его начинало покрываться яркими пятнами.