Наследие войны - Уилбур Смит

- Дядя Конни может заставить машины двигаться так же быстро, как ракеты! - сказал Зандер.

Затем Кика спросила: - "Лойян, почему у него оранжевые волосы?’

Фон Меербах улыбнулся про себя, завершая прогулку по дому. Учитывая все обстоятельства, лучше и быть не могло.

На следующий день он вернулся домой. Когда он рассказал Франческе о том, что сделал, выражение ее лица только подтвердило его мнение. Фон Меербах никогда не видел, чтобы она так радостно улыбалась.

- О, ты гениальный, гениальный человек, - промурлыкала она. - Твой план сработал идеально.

Фон Меербах с немалым удовлетворением отметил, что жена похвалила его за идею, возникшую у нее.

И теперь она добавила: - "Все будет так, как ты предсказывал. Сознание того, что ты был там, достаточно близко, чтобы коснуться ее детей, в том самом месте, где она чувствует себя в наибольшей безопасности, сведет Шафран с ума. Этот червяк съест ее, и Герхард будет в ярости!

Но тут ее осенила мысль, и в ее голосе прозвучала нотка беспокойства.

- Но как ты узнаешь, что они придут? Что, если они застигнут тебя врасплох?

Фон Меербах самодовольно улыбнулся. - А-а ... Я уже думал об этом.

- Конечно, ты это сделал, мой дорогой. Так каково же твое решение?

- У меня есть шпион во вражеском лагере. Как только мой брат и ваша старая подруга прибудут в эту страну, я узнаю об этом. А потом мы приготовимся поприветствовать их соответствующим образом, когда они постучат в нашу дверь.

Франческа радостно захлопала в ладоши. Они открыли бутылку шампанского. Впервые за много лет они занимались любовью без каких-либо игр или боли. И когда она выключила свет, Франческа прошептала - ‘Теперь пусть они потеряют сон".

***

Шафран и Герхард приземлились в Найроби на следующий день после того, как фон Меербах покинул город. Они прошли паспортный контроль и таможню, а затем направились в район аэропорта, который занимался частной авиацией. В начале года они раскатали ровный участок земли рядом с Креста-Лодж, пока он не стал достаточно твердым, чтобы образовать взлетно-посадочную полосу. Герхард купил маленький винтовой самолет "Пайпер Три-Пейсер", чтобы снова получить удовольствие от полетов и легко пересечь обширное поместье Лусима и Кению в целом. В начале их путешествия он доставил Шафран на аэродром Найроби на "Три-Пейсере", и он ждал их, заправленный и обслуживаемый, когда они вернулись.

Полчаса спустя они летели над фермерскими угодьями кикуйю в южной части поместья Лусима. Они уступили место открытой саванне охотничьего заповедника, где масаи пасли свой скот, а у Кортни было два дома. Дом, в котором выросла Шафран, а Леон и Гарриет все еще жили, находился в паре миль от заповедника. Большую часть своей жизни Шафран просто думала о нем как о доме, но теперь семья называла его "Поместьем", чтобы отличить его от лоджа. Увидев его вдалеке, она почувствовала комок в горле.

Леон оборудовал собственную взлетно-посадочную полосу, чтобы Герхард мог приземлиться, и пригрозил купить себе самолет для этого.

- "Я научился летать, когда ты был блеском в глазах своего отца", - сказал он Герхарду. - Осмелюсь сказать, что с тех пор ящики стали более сложными, но основные принципы должны быть такими же.

Не было никаких признаков того, что Леон действовал под влиянием импульса, пока их не было. Единственным признаком жизни был поджидавший их фургон. Герхард благополучно приземлился и подрулил к большому открытому навесу от солнца и дождя, служившему ангаром. Их багаж перенесли в похожую на пещеру заднюю часть универсала, американского "Форда Кантри Сквайр", с деревянными панелями по бокам. Они направились к дому, где их ждали дети.

Он был построен в начале двадцатых годов, когда Шафран была еще маленькой девочкой. Ее родители хотели иметь собственность, которая была бы британской по своей планировке, но отражала землю, на которой она была установлена. Стены были облицованы небольшими неровными блоками местного камня, вделанными в цемент, как кремни, и перекрещенными прочными деревянными балками, вырезанными из деревьев, которые росли в поместье. Крыша была соломенной, как у туземной хижины, хотя и в большем масштабе.

Гравийная дорожка, ведущая к дому, выходила во двор, окруженный цветущим кустарником. За ним виднелся фасад дома - два остроконечных конца по обе стороны слегка углубленного центрального блока. Веранда, огибавшая дом с трех сторон, углублялась в нишу, создавая укрытие для входной двери и балкон для главной спальни наверху. Это был большой дом, даже по меркам колониальной Кении. В доме было шесть спален, у каждой из которых были собственные ванные комнаты, несколько просторных гостиных внизу и кухонный блок в задней части, который выходил во двор, где торговцы делали свои поставки. Садовая комната слева от дома вела на террасу с захватывающим видом на холмы, окружавшие поместье, и каменные ступени, ведущие на широкую плоскую лужайку, на которой можно было играть в крокет, бадминтон и даже теннис.

Эти детали ничего не значили для Шафран, потому что то, что она увидела, когда машина остановилась, было зданием, построенным из воспоминаний. Она вспомнила радость своей жизни с матерью; ужасную боль от потери; годы, проведенные ею и ее отцом, когда они вдвоем бродили по дому, предназначенному для суеты большой энергичной семьи; и радость, которая вернулась в это место, когда Гарриет вернула любовь в жизнь Леона.

Смахнув слезу, она сжала руку Герхарда и сказала: - ‘Хорошо быть здесь".

Они вышли из машины, и как только они это сделали, маленькая темная человеческая ракета взорвалась, пропищав: "Мама! Папа! Мамочка! " - во всю глотку, прежде чем броситься к ногам Шафран.

- ‘Зандер!

Шафран рассмеялась, когда его руки обвились вокруг ее бедер. Она наклонилась, чтобы поцеловать сына, и как только она это сделала, он отпустил ее, повернулся к Герхарду и более спокойным, немного мужественным тоном сказал: - "Привет, папа".

- Привет, Александр, - серьезно сказал Герхард. - ’Ты хорошо себя вел, пока нас не было?

- О да, папа ... Почти все время.

Герхард изо всех сил старался не рассмеяться. Его сын был так радостен, так полон решимости получать как можно больше удовольствия каждую минуту дня, что было невозможно сердиться на него.

- ‘Понятно,’ сказал он. - Знаешь, мне кажется, что ты на самом деле