Подземный мир и живая вода - Алексей Вячеславович Зубков

должен рассчитаться, или вернуть на место, или поменять на что-то дорогое?

— Верно, непростая птица. Могу обратно положить, но могу и тебе уступить. Что за нее предложишь? Деньгами не беру.

— Доминго, как же твоя душа? — вмешался Ласка, — Если ты знаешь, кто он…

— Души есть только у людей, — назидательно сказал попугай и повернулся к Люциусу, — Не нужна ли тебе птица, чтобы была большая, красивая и певчая? Чтобы пана Твардовского переплюнуть, который на простом петухе летает.

— Допустим нужна. А ты правда поёшь?

— Разрешишь, так спою.

— Разрешаю.

Доминго вышел на середину стола, откашлялся и запел на монашеский манер:

— Exortiamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii…

Терем затрясся как домик из детской сказки, на который сел медведь.

— Стой, не пой!

— … omnis legio…

— Замолчи!!!

Люциус вспыхнул и задымился. Все отступили к стенам, оставив в середине накрытый стол с поющей птицей и стоящего рядом хозяина.

— Убейте их всех! — крикнул Люциус.

Первым отреагировал Кшиштоф. Меч свистнул над столом и снес на пол какие-то посудины, но попугай увернулся, не переставая петь. Атаман ударил и почти попал, в воздухе закружились кусочки перьев.

Доминго прервался, взмахнул крыльями и взлетел под потолок. Летать и петь одновременно он не мог, зависнуть в воздухе тоже. И ни в какую дверь бы не вылетел из-за размаха крыльев.

Чорторыльский охлопал себя руками. Пламя потухло, но дым еще шел. Его лицо в дыму походило на рыло, из волос, казалось, высунулись рога, а на левом сапоге сгорел почему-то каблук, и на его месте торчало копыто.

Пан бросился во двор.

— Убейте их! — повторил он со двора, — Всех! Русского, немца, итальянца и птицу!

И выскочил за ворота.

Доминго же сел на люстру, полную горящих свечей, и затушил ближайшие взмахом крыльев.

Когда хорошему человеку приказывают кого-то убить, вряд ли он сей же миг выхватит саблю и ударит. Если нет особой срочности, приговоренного надо вывести в безлюдное место, дать ему помолиться и только тогда по горлу или в сердце. Конечно, в палачи никто не доброй воле не пойдет, но на войне бывает разное, а враг он враг и есть.

Когда приказывают должностному лицу, сразу зайдет речь о том, чтобы сделать как положено. Не где попало меч и голову с плеч, а на плахе. Не через перила веревку, а не виселице. И не сам чиновник вешать будет, а ученый палач.

Когда приказывают плохому человеку, разбойнику и головорезу, он тоже спешить не будет. Не ради последней молитвы. Может, выгоду какую извлечь. Иной приговоренный и за легкую смерть вместо тяжелой готов будет заплатить. Может, просто помучать-попытать для развлечения. Собаками теми же потравить или медведем. Лошадьми разорвать.

Троим пленникам связали руки за спиной.

— Я так понимаю, чертей среди присутствующих больше нет? — спросил Доминго сверху.

В него бросили ложкой и вилкой, но не попали.

— Пан Люциус приказал этих убить, — сказал Атаман, — Что делать будем?

— Давай этого собаками травить, а этого медведем, чтобы не как в прошлый раз, — предложил Анджей.

— Третьего лошадьми разорвем, — сказал Кшиштоф.

— Може, просто шаблями порубати, та усе и дела, — простодушно сказал Богдан, но на него тут же зашикали со всех сторон.

— Давайте по-городскому, — предложил Атаман, — Можно колесовать, или четвертовать.

— С саблей на меня боишься выйти? — спросил Ласка.

— Я тебе, щенок, голову снесу, быстрее, чем ты пикнешь. Только тут забавы и на минуту не будет.

— А ну как не снесешь?

— Спорим, снесу?

— Спорим.

— Ты дурак, — шепнул Вольф, — Тут каждый с саблей дружит дольше тебя.

— Может, дадим ему саблю? — засомневались душегубы.

— Хотели ж цикавее казнь подивитися, — сказал Богдан, — Я ось четвертования в жизни не бачив.

— Так еще двое есть, — ответил Анджей, — Но дуэлью нас и правда не удивишь.

— У него сабля колдовская, — сказал умный Кшиштоф, — Помните, пан за нее живую воду предлагал?

Кроме Кшиштофа никто не вспомнил.

— Саблю я себе возьму, — сказал Атаман на правах старшего, — Другую ему дадим.

— Трофеи надо делить, — вступил душегуб помоложе, — Если ты берешь такую дорогую саблю, то свой меч отдай мне.

Остальные тоже загалдели.

— Тихо! — крикнул Атаман, — Согласен. Меч не отдам, поэтому саблю пусть возьмет тот, кто к саблям привык. По старшинству. Анджей?

— Дзякую, но колдовскую не возьму, хоть ее золотом облепи. Пес ее знает, на что она заколдована.

— Как хочешь. Казимир?

— А я возьму. Что мне колдовство?

Судя по тому, что Атаман отдал Казимиру дорогую саблю, и остальные не возразили, он считался хорошим бойцом. При этом, а скорее, поэтому, Казимир не лез везде со своим очень важным мнением, и Ласка за два визита к Чорторыльскому первый раз услышал его имя.

— Старую свою саблю одолжи московиту, сказал Атаман.

Ласка вытянул шею. Что там за сабля? Обычная польская.

С точки зрения Вольфа и Бенвенуто, сабля есть сабля, как с хорошей шансов не было, так и с плохой ничего не изменится.

— Вы что делаете, православные! — наудачу крикнул Вольф, — Вы же видели, что этот ваш Люциус Чорторыльский на самом деле никакой не пан, а черт! Он же от экзорцизма латинского вспыхнул и задымился. У него рога проявились, и рыло, и копыто!

— Да ну, врешь ты все, — ответил один из душегубов, — Птица какую-то непотребщину колдовскую читала. Оттого