Пуля-дура. Поднять на штыки Берлин! - Александр Больных

Но тут корнет выдохнул воспаленным ртом:

– Умри, проклятый! – и бросился на голштинца.

Тот попытался было парировать яростный удар, но все его искусство оказалось ничтожным против молодой силы. Мощный удар мальчишки, и с резким щелчком лезвие шпаги лопается, а сабля, продолжив свой смертоносный путь, ударила Брокдорфа косо под основание шеи, скрежетнула противно о кости, разрубила ключицу. Изо рта голштинца плеснула кровь, уже мертвое тело сделало пару шагов, натыкаясь на деревья и странно поводя руками, словно бы продолжая бой, а потом рухнуло навзничь.

Петенька недовольно покачал головой, прикидывая, как оправдываться перед графом Шуваловым, ведь приказано было взять изменника живым. Он многое мог сказать, но мог и лишнего наговорить.

– Это вы поспешили, поспешили. Он мог многое сказать!

Корнет упрямо мотнул головой:

– Он должен был умереть, негодяй, и он умер.

– Ладно, не будем спорить. Обыщите его, все бумаги передайте мне.

– Это невместно для достоинства дворянского, – прошептал мальчишка, быстро бледнея, все-таки рана его была хоть и неопасной, но довольно серьезной. Такое можно ляпнуть лишь с дурна ума да в запале. Друзья подскочили и подхватили его, не давая упасть.

– Ладно, – снова произнес Петенька. – Урядник, обыщите его. Бумаги мне, все остальное вам.

– Это мы завсегда готовые, – довольно осклабился казак.

Даже успешное бегство из-под Кунерсдорфа не подняло настроение Фридриха, скорее наоборот, он окончательно потерял самообладание и рассудок. Когда ротмистр Притвиц силой утащил его с поля боя, ведь совсем рядом пронеслась группа русских кавалеристов и король вполне мог попасть в плен, он дрожал, как в лихорадке, и все время повторял: «Притвиц! Я погиб!»

Маленькая группа прусских гусар все-таки сумела ускользнуть от русских, которые, сказать по правде, преследовали пруссаков не слишком усердно. Гусары на всякий случай свернули в глубь леса и уже в сумерках натолкнулись на хижину не то дровосека, не то смолокура. Королю пришлось лежать на охапке гнилой соломы – не слишком роскошное ложе для того, кто еще утром намеревался стать властелином Европы. Фридриха продолжало трясти так, что зубы выбивали чечетку, руки его тряслись, и он еле сумел нацарапать несколько записок. Одна была адресована кабинет-министру фон Финкенштейну в Берлин: «Все пропало! Спасайте королевскую семью! Прощайте навеки». В другой записке король приказывал генералу Финку принять командование остатками армии, если эти остатки еще удастся собрать, ведь из сорока тысяч, стоявших под ружьем утром, сейчас остались едва три. Финк оказывался генералом без армии. Отчаяние короля было столь велико, что он даже решил было отказаться от престола в пользу племянника Фридриха-Вильгельма, а верховное командование армией передавал своему брату принцу Генриху.

– Все пропало, все пропало… – твердил он. Притвиц хотел утешить короля, но не знал как, потому что утешать было совершенно нечем.

Спать Фридрих не мог, он метался и бредил, те, кто оставался с ним, решили, что король потерял рассудок. Лишь с большим трудом удалось его успокоить, королю чуть ли не насильно влили большую флягу шнапса, после чего он забылся горячечным сном, даже тогда продолжая вскрикивать и постанывать. Наутро он проснулся с больной головой, весь будто пожеванный, но отчаяние оставило его. Вскочив, он приказал подать коня, чтобы отправиться за Одер, поближе к Берлину. Там Фридрих намеревался собрать то, что еще можно было собрать, и, опираясь на сильную крепость Кюстрин и Зееловские высоты, попытаться не допустить русских к Берлину, ведь сейчас столица Пруссии осталась совершенно беззащитной.

Однако требовалось делать что-то, потому что положение пруссаков действительно стало просто отчаянным. Фридрих разогнал буквально всех находившихся при нем офицеров с письмами к генералам и командирам отрядов с приказами немедленно идти к Берлину. Да, комендант столицы поклялся похоронить себя под руинами Берлина, но это ничуть не устраивало короля, Берлин был нужен ему целым. Англия оставалась единственным реальным союзником Пруссии, рассчитывать на помощь Ганновера или какого-нибудь Гессен-Касселя всерьез не приходилось, тем более что эти княжества сами с огромным трудом отбивались от нападений французов, да и то лишь с помощью Пруссии. Какие же это союзники, если ничего, кроме добавочных хлопот, не приносят?! Король же Георг II хоть и был не так давно курфюрстом Ганновера, но очень быстро освоился на британском троне и занимался делами Великобритании, почти не интересуясь происходящим в Германии. Ему было некогда, он сколачивал империю. Нужно было выбить французов из Канады, отвоевать Индию – какие там силезии или дармштадты?! Не до них! Лишь от полной безвыходности Фридрих отправил письмо командиру британского отряда в составе ганноверской армии, требуя помощи, но ответа, разумеется, не получил.

* * *

Но положение Шувалова, как ни странно, было немногим легче. После столь славной победы сразу возник естественный вопрос: а что с этой победой делать? Военный совет, который собрал граф, немедленно превратился в новгородское вече, достопочтенные генералы и кавалеры вели себя точно мартовские коты: орали матерно, а то и вовсе пытались пустить в ход кулаки. Победа над почитавшимся непобедимым королем Пруссии ударила в головы, точно крепкое вино. Каждый твердо стоял на своем. Одни хотели немедленно идти на Берлин, другие рвались завоевать и привести к присяге Померанию и Инфляндию, третьи кричали, что армии нужен роздых и пополнение, четвертые ратовали за помощь союзникам и хотели повернуть в Силезию. Не нашлось даже намека на согласие. Шувалов смотрел на все это с презрительной усмешкой, но не вмешивался.

Всем было ясно, что армия также понесла огромные потери и нуждается в отдыхе, поэтому решение остаться под Франкфуртом и дождаться подкреплений было принято единогласно. Как меланхолически заметил Шувалов: «Что поделать! Король прусский дорого продает победы над собой! Еще одна такая победа, и мне самому придется везти реляцию в Петербург Ея величеству!» Поэтому, к огромному облегчению Фридриха, пока что ни русские, ни австрийцы не двигались с места. Потихоньку затлело старое несогласие между русскими и австрийцами. Вена должна была поставить продовольствие для русской армии, но делать этого не торопилась. Лаудон охотно предлагал русскому командующему деньги, на что Шувалов язвительно ответил: «Мои солдаты денег не едят!»

После этого австрийцы начали требовать, чтобы русские шли им на помощь в Силезию, а когда Шувалов отказался, начали грозить, что добьются смещения главнокомандующего. После этого Шувалов окончательно взбесился и демонстративно отвел свою армию на один переход к северу, оставив Лаудона стоять под Франкфуртом одного. И хотя прусская армия сейчас являла собой нечто призрачное, австрийский генерал, опаски ради, поспешно двинул свою армию на юг в Моравию, но напоследок все-таки пригрозил, что вот придет почта из Петербурга и тогда…

Что произойдет тогда, граф Петр Иванович решил не дожидаться, он уже был знаком с письмами, представленными ему майором Валовым, и ясно представлял, чем все может закончиться. Поэтому он вызвал к себе майора и имел с ним конфиденциальный разговор, после которого Петенька вышел из шатра командующего, озадаченно крутя головой.