Заговор патрициев, или Тени в бронзе - Линдсей Дэвис

Для работы я вооружился какойто музыкальной рукописью, которую нашел в городе. Эмилий Руф оказался прав, когда сказал, что люди здесь все еще были верны Нерону. В течение недели после его самоубийства все магазины в Риме освободили свои полки от музыкальных сборников императора и разослали их на рынки, чтобы заворачивать рыбу. Но в Кампании их было много. Для новичка эта ерунда Нерона казалась идеальной. Его композиции были поразительно длинными, что давало Фаусте хорошую практику; они были медленными, что помогало ее уверенности в себе; и их было просто играть.

Лира оказалась бы проще, но с типичным упорством Эмилия Фауста бросила себе профессиональный вызов, выбрав кифару. Инструмент был милой вещицей: глубокий резонансный ящик украшен перламутром, края загибались в виде изящных рогов, а к перекладине из слоновой кости крепилось семь струн. Насколько хорошо я играл на кифаре — этот вопрос я оставил открытым, хотя во время службы в армии у меня была флейта, которой мне удалось порядочно всех достать. Эмилия Фауста не собиралась сбегать из дома, чтобы примкнуть к труппе мимических актеров. Но я считал, что способен достаточно хорошо ее подготовить, чтобы она смогла показать себя перед пьяными на какомнибудь пиршестве. И вряд ли это был первый раз, когда учитель на уроке запинался, рассказывая то, что он поспешно прочитал прошлой ночью.

Эта аристократка разговаривала скептическим тоном, который вполне можно было ожидать от подруг Елены. Она однажды спросила меня, много ли я играл.

— Госпожа, уроки музыки похожи на занятия любовью; смысл не в том, чтобы показать, как хорошо я это делаю, а в том, чтобы от тебя добиться самого лучшего! — У нее не было чувства юмора. Фауста беспокойно уставилась на меня своими совиными глазами.

Учителя, которые хорошо играют, довольно сильно увлечены собой. Ей нужен был ктото типа меня; нежные руки, чувствительная натура — и способный простым языком объяснить, что девушка делала не так. Как я и сказал: похоже на любовь.

— Ты женат, Фалько? — спросила Фауста.

Так делает большинство женщин. Я одарил ее своей невинной холостяцкой улыбкой.

Как только мы это прояснили, Эмилия Фауста с величественным видом ушла, а я начал валять дурака с предстоящей лекцией по диатоническим гаммам. Тема, которую, признаюсь, я не смог бы достаточно бегло изложить.

* * *

Наши уроки проходили в доме. Чтобы не раздражать соседей. Они никогда не покупали входные билеты. Зачем же позволять им бесплатно наслаждаться представлением? Служанка Фаусты сидела с нами, чтобы мы вели себя пристойно, что во время нудных пассажей, по крайней мере, давало мне возможность разглядывать служанку.

— Кажется, вы здесь сбились, госпожа. Попробуйте сначала, опуская повторения…

В этот момент служанка, которая зашивала края туники, вскрикнула, уронив коробочку с булавками. Она встала на колени, чтобы собрать их, и я тоже опустился на пол помочь ей. Люди, которые ходят в театр, могли бы подумать, что служанка воспользовалась случаем, чтобы тайком сунуть мне записку.

Эта девушка не смотрела комедий, так что она этого не сделала; и я не удивился. Я жил в реальном мире. Где, поверьте мне, служанки очень редко вручают личным осведомителям секретные записки.

Однако на коленках, на которых она стояла, виднелись соблазнительные ямочки, а у нее были трепещущие черные ресницы и худенькие маленькие руки — так что я не возражал провести несколько мгновений с ней на полу. Эмилия Фауста энергичнее заиграла на арфе. Нам со служанкой удалось найти почти все булавки.

Когда я поднялся, госпожа отпустила свою горничную.

— Наконецто мы одни! — весело закричал я. Фауста ухмыльнулась. Я прервал ее на середине аккорда и взял арфу с нежной заботливостью, которая была частью моей уловки. У девушки был обеспокоенный вид. Я намеренно смотрел ей в глаза. Они, честно говоря, не были самыми лучшими глазами, в которые я когдалибо смотрел по долгу службы. — Эмилия Фауста, я должен спросить, почему ты всегда такая грустная?

Я прекрасно это знал. Сестра магистрата проводила слишком много времени, мучительно думая о потерянных возможностях. Ей не хватало уверенности в себе; возможно, так было всегда. Но больше всего меня раздражало то, что она позволяла своим служанкам рисовать на ее двадцатилетних чертах лицо сорокалетней женщины. Несмотря на маленькие серебряные зеркала в ее хорошо обставленном доме, она никогда не могла как следует на себя посмотреть.

— Я буду счастлив тебя выслушать, — мягко подбодрил я. Моя ученица позволила себе горько вздохнуть, что казалось более обещающим. — Парень того не стоит, если он приносит тебе такое несчастье… Расскажешь мне об этом?

— Нет, — сказала она.

Вот так мне обычно везет.

Я посидел молча, с оскорбленным видом, а потом снова многозначительно предложил продолжить играть на арфе. Фауста взяла инструмент, но играть не стала.

— Это случается со всеми, — уверил я ее. — Вокруг тебя вьются одни кретины, а те, кто нужен, и не посмотрят в твою сторону!

— То же самое говорит мой брат.

— Так как зовут нашего героя?

— Луций. — Мысль о том, что она держала меня в неизвестности, притворяясь, что не поняла моего вопроса, почти заставила девушку улыбнуться. Я уже настроился на то, что сейчас дадут трещину те толстые слои краски, но вновь появилась ее обычная раздражительная тоска. — Это Ауфидий Крисп. Как тебе хорошо известно!

Я проигнорировал ее возмущение и дал ей успокоиться.

— И что же пошло не так? — спросил я.

— Мы должны были пожениться. Кажется, он уже долго откладывает это. Даже мне пришлось признать, что эта задержка будет вечной.

— Такое случается. Если он не был уверен…

— Я понимаю все аргументы! — заявила Фауста слабым голосом, но слишком быстро.

— Я уверен, что понимаешь! Но жизнь слишком коротка, чтобы страдать…

Эмилия Фауста посмотрела на меня темными уставшими глазами женщины, которая всю жизнь слишком сильно страдала. Я действительно терпеть не мог смотреть на таких печальных женщин.

— Позвольте мне помочь вам облегчить ваши переживания, госпожа. — Я посмотрел на нее долгим, грустным, выразительным взглядом. Она криво усмехнулась, не строя иллюзий насчет своей собственной привлекательности.

Затем я бросил в тишину:

— Ты знаешь, где сейчас Крисп?

Любая разумная женщина ударила бы меня арфой по голове.

Не было необходимости разыгрывать драму; я видел, что Фауста действительно ничего не знала.

— Нет. Мне хотелось бы знать! Если ты его найдешь, скажешь мне? — умоляла она.

— Нет.

— Я должна его увидеть…

— Ты должна его забыть! Играйте на своей арфе, госпожа!

Госпожа заиграла на своей арфе.