Отправляемся в полдень - Яся Белая

Таком прекрасном.

Моём первом.

И пропускаю тот момент, когда открываются крылья.

И тогда Бэзил обжигает дыханием возле уха:

– Уже не держу.

И распахиваю глаза. Позволяю себе смотреть, чувствую их. И лечу по-настоящему. Уже не вниз. А и в сторону, и вверх, и кувыркаясь. И смеюсь, смеюсь.

Это так чудесно – летать. Он берёт меня за руку, мы парим вместе, катаясь на струях воздуха, выделывая кульбиты, наслаждаясь полётом.

Приземляемся тоже вместе и плавно.

Звёзды уходят из его глаз, улыбка сползает с губ, и нет моего ангела, только хмурый и серьёзный инспектор-дракон.

– Неплохо для первого раза. Завтра постарайтесь не опаздывать.

И уходит, оставляя меня злиться, хватать воздух и метать проклятья в его прямую спину.

***

После лёгкого завтрака – немного общаюсь с девочками. Они пробуют роль сестёр и, кажется, она даётся им лучше роли сирот из «Обители лилий». Да и приличнее.

Дальше – моё второе и не менее важное, чем пробудить сильфиду, задание: найти тетрадь.

Прочёсываю весь шелтер – благо, он небольшой. Всего пять комнат на двух этажах. Одна из которых – дортуар. И была им и во времена лорда Дьюилли. Вряд ли бы он стал прятать что-то в помещении для девочек. Хотя обыскиваю всё равно, но а вдруг.

Есть ещё подвал и чердак. Но в первом – продуктовая кладовая. А на чердаке я и сама живу. Вернее, в мансарде. А тут есть лесенка под самую крышу, и вот туда-то нога моя ещё не ступала. Оставляю на закуску – всегда успею, рядом же.

В общем, пока обхожу всё от подвала до чердака – вечереет. Вооружаюсь фонарём и ступаю на ту самую лестницу. Сердце колотится в горле, мешает дышать. Когда найду тетрадь – что стану делать?

– Тебе помочь?

Это девочки, собрались на площадке, тоже с фонариком и мордашки любопытные. С ними было бы куда веселее, да и им – игра. Но отец Элефантий дал понять: это мой и только мой квест. Мне его проходить.

Приходится отказать, и они гаснут. Бормочут: «Ну ладно» и расходятся. А я поднимаюсь и останавливаюсь у двери с облупившейся зелёной краской. Чувствую себя немного Алисой. Хочу узнать что там и боюсь провалиться на ещё один уровень реальности, где, чтобы вернуться, придётся пережить Бравный день и убить Бармаглота. А я как-то к подвигам совсем не готова. И вернуться хочу побыстрее, а то уже забываю лица родных.

Толкаю дверь, делаю шаг и замираю.

Комнаты под крышей – полны загадок. В них пушисты шорохи, задумчива паутина, игривы лунные зайчики. Здесь хочется ходить на цыпочках и не вытирать пыль. Потому что на ней порой можно прочесть письмена, оставленные чьими-то шустрыми лапками.

В таких комнатах живут сказки.

Но в чудеса не верю с десяти лет, когда погибла мама. Отгоняю сладкий дурман волшебства, игнорирую шепотки ветра со старой занавеской, – я здесь по делу. И начинаю искать: ну и завалы же здесь, попробуй разгреби… И пылище, апчхи! Нужно завтра утром прийти – с метлой и шваброй. Плевать на все следы неведомых зверюшек, мне их всё равно не дешифровать!

И всё-таки с этой комнатой что-то не так.

Вон, какой-то странный свет из-за чего-то, напоминающего зеркало. Сдёргиваю покрывало и… Вроде бы – ничего особенного. Просто картина. Первые две секунды даже не удивляюсь и слегка разочарована.

А потом: картина? Здесь?!

Идиллические амурчики парят над цветущим лугом и спящей юной девушкой в венке. И эта девушка… странно похожа на меня. Такой я, наверное, была вчера, когда дарила венок Бэзилу. Но удивительно даже не это – пыли на картине нет. Её словно нарисовали совсем недавно. Нарисовали, притащили сюда и по-быстрому спрятали. Вон, на покрывале отпечатались краски.

А из-за картины – уже ярче – свет. Тёплый, золотисто-красный. Высвечивает чьё-то преступление. Отодвигаю полотно – новый сюрприз.

Лилия. Мама растила такие. Огромные, красновато-оранжевые. Гладкий стебель, а на нём три-четыре колокольца. В детстве они казались мне похожими на чудесный фонарный столб. А эта – уж и подавно. Она светится! Будто в нее вкрутили лампочку. Но ведь явно неискусственная. Присаживаюсь рядом, трогаю атласные лепестки – звенит, будто смеётся. И я, забыв обо всём, смеюсь вместе с ней.

Самый беспечный цветок на земле.

– Мерцательная лилия, – говорят сзади. Вздрагиваю, вскакиваю, ударяясь головой о наставленные друг на друга стулья. Те падают с шумом, беспомощно задирая вверх ножки. – Редкий цветок. Они вымерли, когда не стало сильфид.

Он выходит из тени – чёрный, как порождение ночи. Руки сложены на груди. Холодом обдаёт.

Лилия куксится и меркнет.

– Видите, вы убиваете её.

Увидела его и снова злюсь. Потому что некстати вспоминается поцелуй и щёки загораются, как недавно лилия.

– Она просто чувствует свою неправильность. Цветы не должны светиться. Это – аномально.

– А тот, кто воплощает любовь, не должен быть таким…

…и под пристальным ехидным взглядом теряюсь, не могу подобрать слов.

– Ну же, дорогая, договаривайте. Какой я?

– Гадкий, циничный, самодовольный…

– Я тоже нарисовал вас, – странно, немного испугано, смотрит на картину, – вот.

Достаёт из внутреннего кармана несколько альбомных страничек и протягивает мне.

И везде я – в венке, в лунном свете, на лугу. В томных позах, полуобнажённая, а то и вовсе нагая.

Краснею до ушей. Слова вязнут в горле. Он умеет обескуражить, выбить почву, лишить равновесия. Особенно, когда понимаю, зачем он сюда пришёл.

– У вас ведь нет лицензии?

– Верно.

– И вы хотели их тут спрятать?

Теперь теряется он.

– Это неправильно. Других я караю за такое. Следовало написать рапорт в Эскориал. Я дважды начинал и не смог. Вчера, когда вы пришли с венком, вроде почти дописал. Но услышал ваши шаги и стёр всё к чертям.

Лупит кулаком по штукатурке. Упирается лбом в стену.

– Салигияры не умеют лгать. Нас в этом с детства уверяют. Что за ложь будет кара – немедленная, жесткая! И где? Небо не упало мне на голову, земля не разверзлась под ногами.

– Потому что вы – не лжёте. Сердце не лжёт вам, хотя вы и пытаетесь его заткнуть.

– Давно вы стали такой прозорливой?

С отчаянной злостью, будто полосуя плетью.

– Недавно, когда почувствовала то же самое.

– Вы меня…

И не даёт договорить, потому что считывает ответ прямо из головы.

Хватает и целует. Жадно, будто пьёт и не может напиться. Обвиваю шею руками и возвращаю ему поцелуи. Все до одного. А потом начинается безумие. Потому что пуговиц и крючков на нашей одежде слишком много, а сама она – слишком плотная. Мешает, давит. А нужно ещё не разрывать поцелуй, потому что тогда перестанем дышать, умрём.