Наука мудрости - Ли Росс

Интересно, что эти стереотипы похожи на те, что разделяет большинство жителей западного мира в отношении молодости и старости. Считается, что молодые ищут удовольствие в активном времяпрепровождении, а пожилые больше тяготеют к тихим, спокойным занятиям. Когда Питер Таунсенд из группы The Who сказал, что надеется умереть раньше, чем состарится, он подразумевал переход от бурной жизни к тихим радостям. Западный мир превозносит молодость, а восточный почитает старость.

Кстати говоря, беспокойство Таунсенда о своей старости, судя по результатам исследований, посвященных субъективному благополучию, было явно преувеличенным — семидесятилетний Таунсенд, наверное, теперь вполне это осознает. Хотя люди склонны верить, что с возрастом счастье убывает, на самом деле имеет место обратное. Люди старшего поколения лучше, чем молодые, умеют воспринимать происходящее таким образом, что это способствует счастью [35]. Удовольствие, которое испытывают пожилые, более связано с умиротворением, но от этого не перестает быть настоящим [36]. Тот, кто мудрее, понимает, что лучше не сопротивляться, а с готовностью принять смену позитивных эмоций, которой естественно сопровождается старение, — от эмоций высокого накала к низкому.

Здесь можно извлечь еще один урок, перекликающийся с темой наивного реализма, о котором говорилось в первой главе. На Западе может считаться, что источник счастья исключительно в накале чувств и энтузиазме — что именно это и есть счастье (о чем говорят Эмерсон и Таунсенд). Но это только один из видов счастья, и позитивные эмоции, предпочитаемые жителями Восточной Азии или пожилыми людьми на Западе, реальны и легитимны не в меньшей степени. Взгляды и предпочтения одной культуры или возрастной группы — это лишь взгляды и предпочтения, а не обязательно истинная оценка реальности.

Как мудро поделить пирог

В научной литературе, посвященной счастью, можно почерпнуть множество вдохновляющей информации. Однако, наверное, самым ободряющим открытием является то, что люди, видимо, получают больше удовлетворения, тратя деньги не на себя, а на других. Этот факт был неоднократно зафиксирован Элизабет Данн из Университета Британской Колумбии и Майклом Нортоном из Гарварда [37]. В одном из экспериментов участникам давали $5 или $20 с заданием потратить их к пяти вечера на себя, на другого, на благотворительность. В результате потратившие деньги на других были более счастливы. В другом исследовании респондентов в Канаде и Уганде просили вспомнить о том, как они тратили деньги либо на себя, либо на кого-то другого; позже они оценивали свой уровень счастья. В обеих странах те, кого просили вспомнить о тратах на других людей, сообщали, что они более счастливы (содержание воспоминаний задавалось людям случайным образом).

Конечно, это не такой уж странный вывод. Людей с давних пор учили, что отдавать лучше, чем получать. Еврейский мудрец Гиллель отмечает: «Если не я за себя, то кто же за меня? Но если я только за себя, то что я значу?» Джон Вуден, легендарный тренер баскетбольной команды Калифорнийского университета Лос-Анджелеса, говорил своим подопечным, что «невозможно провести день хорошо, если не сделать что-то для другого человека» [38]. И все-таки не может не утешать знание, что это надежно установленный факт, а не просто еще один случай, когда нам хочется, чтобы что-то было правдой.

Распространяется ли эмоциональное вознаграждение за альтруизм на что-то большее, чем индивидуальные поступки, например на внутреннюю политику государств или распределение национального богатства? Свойственно ли странам, достигшим большего экономического равенства, достигать также и большего коллективного счастья? Мы рассмотрим данный вопрос чуть позже в этой главе. А для начала сосредоточимся на более узкой теме: какое распределение богатства люди (конкретнее, — американцы) считают оптимальным для общества в целом?

Учитывая поляризацию, царящую сегодня в американской политике, можно было бы подумать, что люди, представляющие разные сегменты политического спектра, будут смотреть на этот вопрос по-разному. Либералы (в американском понимании этой политической идеологии), наверное, отстаивали бы что-то вроде системы «государства-няньки», как Дания или Швеция, при которой наименее преуспевшие члены общества не утрачивают чувства достоинства и уверенности в завтрашнем дне, потому что государство берет на себя заботу об их медицинских, образовательных и продовольственных потребностях. Консерваторы же, наверное, заверяли бы, что подобное государство формирует у людей ощущение зависимости и неспособно адекватно поощрять собственный труд и инициативу граждан, их личную ответственность за свою жизнь.

Однако на самом деле в этом вопросе поляризация гораздо меньше, чем можно было бы ожидать. Когда Майкл Нортон и Дэн Ариэли спросили американцев из репрезентативной выборки, какая часть общего богатства Соединенных Штатов «должна» принадлежать самым богатым 20-%, самым бедным 20-% и каждой 20%-й группе в промежутке, они обнаружили минимум разногласий. Мужчины и женщины, либералы и консерваторы, состоятельные и стесненные в средствах — все придерживались примерно одной идеальной модели распределения богатства [39]. Политические консерваторы и либералы могут расходиться в вопросе, как достичь желаемого положения, в какой пропорции сочетать налоги и госзатраты, но в общих чертах они представляют приемлемый уровень неравенства одинаково. И вы, наверное, удивитесь, узнав, что это устраивающее всех распределение богатства довольно близко к тому, что существует в Швеции*****.

Разумеется, немногие консерваторы ответили бы утвердительно, если бы их спросили напрямую, будет ли способствовать общему благосостоянию Соединенных Штатов рассредоточение богатства в стране так же, как в Швеции. Но если их спросить, не упоминая конкретных стран, какой процент общего богатства должен принадлежать каждой из пяти 20%-х групп населения, упорядоченных по уровню богатства, консервативные респонденты предлагают оптимальное распределение богатства, которое примерно совпадает с реальным в современной Швеции.

И дело не только в единодушии большинства американцев по поводу оптимального распределения богатства. Оказывается, если исходить из преумножения коллективного счастья как цели общества, то они еще и правы. Исследования демонстрируют, что значительный имущественный разрыв способен негативно влиять на общее психологическое самочувствие общества. Конечно, привилегированные слои сполна наслаждаются своими финансовыми возможностями и самим фактом, что они намного обеспеченней своих соседей. Но мало кто из них получает удовольствие от созерцания чужой нужды и отчаяния. Подобное сопоставление может даже спровоцировать у процветающего меньшинства чувство вины. Беднейшие же слои чувствуют постоянный стресс перед пропастью, разделяющей их и тех, кто живет вполне обеспеченной жизнью, не говоря уже о «богатых и знаменитых».

Экономист Роберт Фрэнк и политолог Адам Левин изучали объективные показатели благополучия в ста наиболее плотно населенных графствах Соединенных Штатов, различающихся неравенством доходов [40]******. Выяснилось, что в графствах с более высоким уровнем неравенства чаще разводятся и чаще объявляют о банкротстве, тратят больше времени на путь от дома до работы и обратно.