Книжный в сердце Парижа - Лоренца Джентиле

на счету закончиться. Возвращаю трубку на телефонный аппарат, прижимаюсь лбом к стеклу и кладу руку на сердце. Это безымянный аркан.

Мы молча возвращаемся к грузовику, но его уже нет на месте. Мы проверяем все вокруг: осматриваем парковку, бензоколонки, станцию заправки и выезд на автостраду. От Пола и его груза соли не осталось и следа. Мы зовем его во весь голос, как будто он внезапно явится перед нами с поднятыми в знак извинения руками.

Мы кричим, пока окончательно не убеждаемся, что он уехал.

– С нашим рюкзаком! – восклицаю я, заметив, что у Виктора его больше нет.

Я пытаюсь собраться с мыслями. Сумка у меня с собой, в ней кошелек и сборник стихов. Подаренную Джоном книгу я оставила в рюкзаке, Виктор спрятал свою туда же. Из кармана куртки он достает томик Вирджинии Вулф – с нами осталась только книга Юлии. Мы одни, на рассвете, на стоянке рядом с французской автозаправкой. Вот уж воистину замечательное приключение!

Мимо проезжает машина, содрогаясь от разрывающих динамики оглушительных басов играющей в салоне музыки. Автомобиль тормозит рядом с нами.

– Вас подвезти? – спрашивает верзила с зачесанными назад волосами, уложенными гелем.

Виктор отказывается.

– Что, испугался? – усмехается сидящий на соседнем сиденье блондин.

– Все нормально, – вмешиваюсь я.

Парень за рулем передразнивает меня, его друг тем временем открывает дверцу.

Я лезу в сумку и достаю перцовый баллончик. Я стараюсь держать его прямо перед собой.

– Ладно, ладно, не дергайся. – Парень вскидывает руки. – Истеричка.

Он возвращается в машину и закрывает дверцу. Его компаньон нажимает на педаль газа, и они уезжают.

Трясущимися руками я убираю баллончик в сумку.

– И чем ты в него целилась, спреем от боли в горле? – спрашивает Виктор.

Но мне не до смеха. Он перестал казаться мне забавным, и я больше не воспринимаю его всерьез.

Виктор предлагает мне присесть на скамейку: попутку лучше ловить утром. Разговор со мной, похоже, стоит ему огромных усилий. Я сажусь чуть поодаль. Если учесть, сколько раз он меня обманывал, то мне вообще не следует находиться с ним рядом. Сырая темнота за нашими спинами может поглотить меня в любой момент. Я стараюсь не заснуть, чтобы не потерять контроль над ситуацией, и судорожно цепляюсь за свои мысли. Виктор наклонился вперед, положив голову на руки, и я не могу понять, бодрствует он или спит.

– А что с волосами? – вдруг спрашиваю я.

У всех были разные версии по поводу цвета волос моей тети.

– О, – шепчет Виктор. Он не спит. – Это потому, что волос у нее больше нет. Она носит парик.

Я угадываю его грустную улыбку.

Открытка, которую Вивьен прислала мне в офис. «„Малик. Африканская косметика“ дарит в этом месяце скидку 30 % на парики, дреды и наращивание…» Разгадка была у меня под носом с первой минуты, однако я ее не заметила.

Решено: я поеду к тете. Я готова стерпеть любую боль, лишь бы узнать правду.

Среда

36

Я замечаю Юлию издалека: она сидит рядом с Оушен в зале ожидания в дальнем конце коридора.

Последний отрезок пути до Парижа мы проехали с учительницей, которая всю дорогу читала нам нотации. К счастью, когда Оушен позвонила Виктору, мы уже въезжали в город.

– У Юлии всю ночь были спазмы и кровотечение, – сообщает мне Виктор, закончив разговор.

Оушен отвезла ее на такси в больницу Кошен, расположенную недалеко от Пор-Рояль. Мы заходим в приемный покой и видим, как врач трогает Юлию за плечо, помогает ей подняться и ведет за стеклянную дверь. Прежде чем проследовать за ней, Оушен дает нам знак оставаться на месте и ждать их возвращения. Виктор пытается проскользнуть за ними, но его не пускают. Металлический стул в зале ожидания кажется мне ледяным. Я не складываю руки в молитвенном жесте, но слова, которые я произношу про себя, очень похожи на молитву. Ради хорошего исхода я готова пожертвовать всем. Согласна отказаться даже от встречи с тетей, пусть только Ноа останется в живых. Я обойдусь без разъяснений и устремлений, вернусь домой и буду существовать как прежде, только бы Ноа продолжал или продолжала жить. Я готова пожертвовать всем, лишь бы не случилось ничего страшного.

Я представляю себе ни о чем не подозревающего Бена, рассекающего моря и заливы в костюме клоуна. Ноа сейчас, должно быть, размером с фасолинку. «Живи, – мысленно обращаюсь к ней я, – только живи, пожалуйста. Я прошу тебя. Я прошу тебя». Жизнь Ноа уже записана и находится у нее или у него внутри, как кинопленка. Ноа будет ползать по библиотеке, засовывать книги в рот, гоняться за Колетт, спать в кабинете, свернувшись калачиком рядом с Юлией, и делать уроки на берегу Сены. А когда вырастет, будет перекатываться с места на место, словно клубок кустарника в прерии.

Мне не дают покоя мысли о брате, о наших поездках на кладбище в Рождество, на Пасху и второго июля. В комнате пахнет хлоркой, кресло подо мной нагрелось. Виктор стоит у окна и бросает нервные взгляды на улицу. Тетя больна, а я, как ни в чем не бывало, жила в Париже, теряя между тем все на свете.

Я думаю об этом, когда Оушен возвращается, пытаясь засунуть дрожащие руки в несуществующие карманы. Уровень бета-ХГЧ в крови очень низкий. На УЗИ не удалось распознать эмбрион, только гестационную камеру. Сердцебиение отсутствует. Беременность прервалась.

Ноа падает в темную, непроницаемую, бездонную яму и сливается с темнотой.

Оушен смотрит в пол, как будто в том, что случилось, есть ее вина.

– Юлии ввели внутривенно тысячу миллиграммов парацетамола. Ее выписывают, все равно больше ничего нельзя сделать. Мы забираем ее домой.

Дом – это библиотека. Все до сих пор пережитое заключается в одном простом слове.

Наконец из-за стеклянной двери появляется Юлия – она похожа на привидение. Мы бежим ей навстречу, она прижимается ко мне.

– Ноа больше нет, – шепчет она и разражается рыданиями.

Чтобы помочь Юлии удержаться на ногах, Виктор берет ее руку и кладет себе на шею. Ноа больше нет. Я поддерживаю ее с другой стороны.

Оушен следует за нами. У нее есть деньги на такси, говорит она. Оушен садится на переднее сиденье, мы размещаемся сзади. Полуденное солнце бьет в окно. Мне хочется позвонить маме: она точно знает, что делать в такой ситуации. Но возможно, я тоже знаю. В книжном магазине я протягиваю Юлии свою ночную рубашку, ту, что с длинным рукавом. Я помогаю ей раздеться и надеть ее, завязываю ей волосы в хвост, чтобы не мешали, умываю лицо. Юлия, как ребенок, доверяется моим заботам. Я помогаю ей улечься на кровать в кабинете. Она снова начинает плакать.

– Как твоя тетя? – негромко спрашивает Юлия.

Я объясняю, что Вивьен очень больна. И Виктор знает, где она находится.

– Так иди же к ней!

Я не могу оставить Юлию одну, ее семья сейчас – это я. Оушен ушла вместе с Виктором отрабатывать смену, но время от времени заглядывает к нам, чтобы узнать, как дела. Сидя у кровати Юлии, я вижу, как она корчится в спазмах. Действие обезболивающего проходит. Нам дали с собой таблетки, но, прежде чем она сможет их принять, должно пройти какое-то время. Когда Юлия замирает от боли, я глажу ее по голове.

Она спрашивает меня про Джона и, узнав о его отъезде, печально улыбается.

– Вы все похожи на Бена.

Мы только и делаем, что прощаемся. Но почему бы нам просто не остаться здесь? Почему не поступить так, как предлагает Юлия, – быть рядом и заботиться друг о друге? Я вручаю ей «Миссис Дэллоуэй», поясняя, что это подарок Джона. Юлия кладет книгу рядом, прижимает ее к себе и шепотом спрашивает:

– А как прошло ваше путешествие?

– Все покатилось к чертям. Все. Кроме фламинго.

– Вы их видели?

– Да.

– А дальше?

– А дальше – у Виктора есть дочь и подруга в Дании.

Юлия корчит грустную гримасу. Она все знала.

Я рассказываю, что Виктор знаком с моей тетей, что он у нее работает и что с самого начала они были с ней заодно.

– В чем заодно?

– В том, что в ее