Миротворец - Алексей Стопичев

– Так же, как остановили продвижение врага? – едко спросил я. – Разведка хотя бы работает?

– Позвольте, герцог! – начал Штаровир, – Я не потерплю общения с собой в таком тоне!

– Не позволю, – заорал я, – Идёт война, которую вы безжалостно просираете! Причём, сидя за городскими стенами! Вы бездарно потеряли почти всю конницу и половину магов! И что вы делаете? Дуете щёки, и говорите о чести? Я бы на вашем месте сильно подумал, как можно сохранить если и не свою честь, то хотя бы честь семьи!

– Вы, – начал задыхаться герцог, – Да вы!

– Если мои слова вас оскорбили, – спокойным тоном произнёс я, – То по окончании войны я готов дать сатисфакцию. Но не раньше. У нас, герцог, видите ли, боевые действия идут. Враг на пороге.

И отвернулся от Штаровира, давая понять, что разговор с ними окончен. Взмахом руки подозвал к себе Аранта, выбранного командующим гарнизоном Тироля, и спросил:

– Шевалье, сколько сил в вашем распоряжении?

– Около двадцати тысяч, герцог! – с готовностью ответил Вонор. – Практически все дружины юга стеклись к Тиролю, как только узнали о войне!

– Отлично! Тогда сделаем вот что…

– Армия Казиуса всего в недельном переходе от Тироля, – я сцепил пальцы рук и посмотрел на Аранта Вонора, Торре Милтона и мага Арехта, – а нашим силам нужно минимум две недели, чтобы подойти сюда и хотя бы перевести дух. Посему тэнеберийцев нужно задержать. Что с населёнными пунктами на тракте?

– Народ, напуганный зверством тэнеберийцев, давно разбежался. Есть те, кто остался, но их мало. Как всегда те, кто не верят рассказам выживших, кто думает, что их не тронут, – Арант криво усмехнулся, – Естественно, их убивают и насилуют так же, как и остальных.

Я сумрачно покивал, и повернулся к магу:

– С сегодняшнего дня изготавливаете мины! Много! Работайте на износ!

Дождавшись от него утвердительного кивка, повернулся к Милтону:

– Торре, вместе с шевалье Вонором создадите диверсионные группы. Вся дорога проходит вдоль леса. Закладывайте мины по дороге, по полям. Как – я тебя учил. Из леса обстреливайте из арбалетов, закидывайте гранатами и уходите! В бой не вступать! Дорог каждый человек! Если выедете сегодня и не будете жалеть лошадей, через два дня будете на месте!

– А вы, вашество? – спросил Торре.

– Я выезжаю сейчас. Постараюсь хоть немного задержать их.

– С кем?

– Один, Торре, один, – улыбнулся я, – Не маленький, справлюсь. Да и одному легче и прятаться и действовать. А ты проследи, чтобы мне дней на пять еды собрали и в торбу уложили! К байку сам привяжу.

Эх, как плохо, что фар никаких я не предусмотрел на байке, сказал бы кто-то, но не я. Ночью я давно стал видеть почти как днём. Потому свет, выдающий моё средство передвижения, мне бы только помешал. Трещотку с байка я снял давно, и ехал мой Росинант практически бесшумно. Катил я по дороге, любовался видами и распрекрасно себя чувствовал. Пока не увидел первую разрушенную тэнеберийцами деревню. И это было жутко. Первый раз я пожалел о проснувшемся у меня даре ночного видения, так как от представшей мне картины хотелось зажмуриться, и стряхнуть наваждение. Я оставил байк, и ходил по улицам от дома к дому, отказываясь верить своим глазам, и понимая, почему дворяне и сам маршал Штаровир кинулись в безумную атаку.

Мужчин тэнеберийцы не просто убивали – рубили на куски. И судя по тому, что многие тела явно ползли, заливая всё вокруг своей кровью, тэнеберийцы отрубали конечности живым людям, и смотрели, как медленно умирают от потери крови искалеченные крестьяне. Крестьянки… тоже умирали мучительно. Скорее всего, не только умирали, так как одежды на них либо не было вовсе, либо была разорвана. А потом, натешившись, тэнеберийцы делали такое… Меня даже вырвало, чего никак от себя не ожидал. Но другое заставило меня стиснуть зубы и застонать: детей тэнеберийцы прибивали к дверям и стенам, оставляя умирать приколоченными. И это было не просто бесчеловечно – жутко! Я ходил по деревне, и меня просто трясло. Я вернулся к байку, набил трубку, раскурил и глубоко затянулся. Руки дрожали, а мысли… мысли надо было успокоить. Я покурил, аккуратно стряхнул пепел, чтобы привычными действиями прочистить мозги. Тщательно почистил трубку, и, не глядя больше на деревню, вскочил на байк, и поехал дальше. А когда увидел первый лагерь врагов, даже обрадовался. Ненависть требовала выхода.

Остановился метрах в пятистах от них. Байк аккуратно отвёл к лесу, а сам крадущейся походкой двинулся к часовому. Одному, если что! При этом часовой не стоял, как учили в нашей доблестной российской армии, а бессовестно сидел на жопе ровно, и клевал носом, иногда вскидываясь, тупо пялясь в темноту, и вновь засыпая. Лагерь был походный, видимо, одного из передовых разъездов, потому как ни шатров, ни палаток не было. Люди спали вповалку, положив под головы сёдла. Рядом паслись стреноженные кони. Я посчитал разъезд – ровно пятьдесят человек. Полусотня.

Часовой очередной раз вскинулся, очнувшись от полудрёмы, но в следующую полудрёму впасть не успел – я уже стоял сзади, резко зажал ему рот, и перерезал горло. Под клинком хлюпнуло, но слишком тихо, чтобы разбудить кого-то. Этому нас учил прапор, прошедший ещё Афган. Бить ножом нужно в горло, либо в печень, либо под левую лопатку. Нащупывать печень или лопатку, зажимая рот – неудобно. Потому горло – самое подходящее. А рот убиваемому закрывать обязательно, потому как даже спящий умирающий если и не закричит, то застонет или выдохнет громко. А это может разбудить оставшихся врагов, которые что? Правильно! Нашинкуют меня как капусту. А мне это надо? Не надо! Потому мысленно поблагодарил прапора, пожелал ему долгих лет жизни в любом из миров, и тихо двинулся вдоль спящих. Зажал рот, ударил в горло. Подождал. Шаг дальше. И снова. После десятого меня стало подташнивать. После двадцатого запах крови будто въелся в меня. Но я вспоминал разрушенное село и шагал к следующему. Никакой пощады! Со зверьми и нужно по-звериному.

Проснуться не успел никто. Но мне этого было мало. Мои предки, отбиваясь от кочевников, делали страшное напоминание тем, кто решил упиваться собственной жестокостью. И я решил показать тэнеберийцам, что за их мерзости будет возмездие. Страшное. Такое, чтобы пугало до самых печёнок. И я взял секиру одного из убитых и стал рубить головы, а потом насаживать их на копья и поворачивать в сторону тэнеберийской армии. Закончил минут через тридцать. Ещё минут десять у меня ушло на то, чтобы разложить между трупами пять мин.

– Здик! – позвал я, садясь в седло байка.

– Да, Серж?

– Пусть Шиб ищет следующий лагерь! Такой же!

– Уже нашёл, Серж, в паре лье отсюда.

– Веди!

И я поехал к следующей полусотне. На этот раз мне не повезло. Часового я убрал так же тихо, но после того, как перерезал горло девятой жертве, проснулся вдруг некстати один из тэнеберийцев. Я кинулся к нему, ударил ножом, но он успел вскрикнуть, и враги стали вскакивать, плохо соображая спросонья, но хватаясь за оружие. И я снова уже знакомо впал в транс, когда время замедлилось, и потянулось тягуче, заставляя проталкивать воздух в лёгкие с усилием. Удар меча. Ещё! Снова! Покатилась голова одного, второго, третьего! Я плясал между встающими врагами и рубил нещадно. Равнина наполнилась криками испуганных, умирающих тэнеберийцев. Некоторые побежали в степь, забыв про стреноженных лошадей, но я уже не погнался за ними. Добив тех, кто остался в лагере, вновь стал отсекать головы. И опять насаживал на копья, которые втыкал в землю.