P.S. Я все еще люблю тебя - Дженни Хан

Я ставлю перед ним стакан сладкого чая. Садясь рядом с ним, я говорю:

– Думаю, сначала надо организовать наблюдение. Я даже не знаю ее расписания.

И… если на пути к победе я узнаю ее драгоценный секрет, то это будет приятным бонусом.

– Мне нравится ход твоих мыслей. – Джон наклоняет голову и делает глоток чая.

– Я знаю, где они прячут запасной ключ. Мы с Крис как-то ходили за пылесосом к ней домой. А что, если… что, если мне ее запугать? Например, можно оставить записку у нее под подушкой. «Я за тобой наблюдаю». Это ее с ума сведет.

Джон чуть не захлебывается холодным чаем.

– Зачем? Что это тебе даст?

– Не знаю. Это ты профессионал.

– Профессионал? Какой же я профессионал? Будь я так хорош, я бы не выбыл.

– Ты не мог знать, что я буду в Бельвью, – замечаю я. – Тебе просто дико не повезло.

– Мы постоянно случайно встречаемся. Бельвью или день, когда ты пришла на Модель ООН.

Я смотрю на свои руки.

– Ну… то было не совсем случайно. Точнее, это вообще не было случайностью. Я тебя искала. Хотела посмотреть, каким ты стал. Я знала, что ты будешь на Модели ООН. Я помню, как тебе это нравилось в средней школе.

– Я стал участвовать только для того, чтобы тренировать речь на публике. От заикания. – Парень останавливается. – Погоди. Ты сказала, что пришла туда из-за меня? Чтобы посмотреть, каким я стал?

– Да. Я… мне всегда было интересно.

Джон ничего не говорит, а просто смотрит на меня. Он резко ставит стакан. Затем снова берет его и ставит под него подставку.

– Ты не рассказала, что случилось у вас с Кавински в тот вечер, после того как я уехал.

– О. Мы расстались.

– Вы расстались, – повторяет он за мной, его лицо ничего не выражает.

Затем я замечаю, что Китти прячется за дверью, как маленький шпион.

– Чего тебе надо, Китти?

– Эм… а у нас остался хумус с красным перцем? – спрашивает она.

– Не знаю, поищи.

– Это твоя младшая сестра? – спрашивает Джон, широко раскрыв глаза. – Когда я в последний раз тебя видел, ты была совсем крохой, – говорит он Китти.

– Да, я выросла, – отвечает она, даже не стараясь быть милой.

Я бросаю на нее строгий взгляд.

– Будь вежлива с гостями.

Китти поворачивается и убегает наверх.

– Ты уж ее прости. Она была очень близка с Питером, и у нее безумные идеи, что…

– Безумные идеи? – переспрашивает Джон.

Я могла бы себя ударить.

– Да, в смысле, она думает, что у нас с тобой что-то есть. Но разумеется, это не так, и я тебе не нравлюсь… ну, не нравлюсь в таком смысле, так что да, это бред.

Ну вот зачем я говорю? Зачем бог наделил меня языком, если я несу им всякую чушь?

Становится так тихо, что я открываю рот, чтобы сказать еще какую-нибудь глупость, как вдруг Джон говорит:

– Что ж… это не такой уж и бред.

– Точно! Конечно, я не имела в виду бред. – Я закрываю рот и смотрю прямо перед собой.

– Помнишь, как мы играли в бутылочку у меня в подвале?

Я киваю.

– Я так боялся тебя целовать, потому что никогда раньше не целовал девчонок, – признается он и снова берет стакан с холодным чаем. Он делает глоток, но чая больше не осталось, один только лед. Наши глаза встречаются, и он улыбается. – Парни потом долго надо мной издевались за то, что я оплошал.

– Ты не оплошал, – бормочу я.

– Думаю, это было примерно в то же время, когда старший брат Тревора рассказывал нам, что доставил девушке… – Джон колеблется, и я с нетерпением киваю, чтобы он продолжал. – Он утверждал, что довел девушку до оргазма одним поцелуем.

У меня вырывается громкий смешок, и я прикрываю рот ладонью.

– Никогда большей ереси не слышала! Я ни разу не видела, чтобы он хотя бы говорил с девушками. К тому же я сомневаюсь, что такое вообще возможно. А если и возможно, то не думаю, что Шон Пайк был на это способен.

Джон тоже смеется.

– Что ж, теперь-то я знаю, что это ложь, но в то время мы все ему поверили.

– Ладно. Был ли это первоклассный поцелуй? Нет, не был. – Джон морщится, и я быстро продолжаю. – Но и ужасным он тоже не был. Клянусь. И вообще, я далеко не эксперт в поцелуях. Кто я такая, чтобы судить?

– Ладно, ладно, можешь оставить попытки меня успокоить. – Он ставит стакан. – Теперь я стал гораздо лучше. По крайней мере, по словам девчонок.

Этот разговор принял странный и доверительный оборот, и я волнуюсь, но в хорошем смысле. Мне нравится делиться секретами, быть соучастниками.

– Значит, ты со многими целовался?

Джон снова смеется.

– Число приличное. – Парень делает паузу. – Я удивлен, что ты вообще помнишь тот день. Ты была так увлечена Кавински, я думал, ты больше никого вокруг не замечала.

Я толкаю его в плечо.

– Я не была увлечена Кавински!

– Еще как была. Ты всю игру пялилась на бутылку, вот так. – Джон берет бутылку и направляет на нее глаза, будто лазеры. – Ждала своего часа.

Я вся краснею, потому что так оно и было.

– Ой, да молчи.

– Как ястреб на добычу, – хохочет он.

– Заткнись! – Теперь я тоже смеюсь. – Как ты вообще все это помнишь?

– Потому что я тоже так делал, – отвечает он.

– Ты тоже смотрел на Питера?

Я говорю это в шутку, чтобы подразнить его, потому что это забавно. Впервые за много дней мне весело.

Он пристально глядит на меня, его голубые глаза уверенные и спокойные. У меня перехватывает дыхание.

– Нет. Я смотрел на тебя.

У меня гудит в ушах – это сердце бьется с утроенной скоростью. В моих воспоминаниях все происходит под музыку. Это одна из моих любимых цитат из «Стеклянного зверинца». Если закрыть глаза, я могу отчетливо услышать тот день в подвале Джона Амброуза Макларена. Интересно, какую музыку я услышу годы спустя, оглядываясь на этот момент?

Он удерживает мой взгляд, и я чувствую волнение, зарождающееся у меня в горле и продвигающееся через ключицу в грудную клетку.

– Ты мне нравишься, Лара Джин. Ты нравилась мне тогда, а сейчас нравишься еще больше. Я знаю, что вы с Кавински только расстались и что тебе сейчас грустно, но просто хотел, чтобы все было предельно ясно.

– Эм… хорошо, – шепчу я.

Его слова были яснее некуда, ни одно не пролетело мимо. И ни следа от заикания. Все действительно предельно ясно.