Берега. Роман о семействе Дюморье - Дафна дю Морье

Она взяла ее с умывальника, потом с грохотом опустила на место.

– Ее только на прошлой неделе лудили, а теперь днище опять все растрескалось. Ну еще бы, тебе же обязательно было налить свои яды именно в нее! О боже ты мой! Какая здесь жарища! Тут любого удар хватит – а с ним и холера сама пройдет. – Она дернула оконную раму, едва ее не сломав. – Похоже, дом этот строил какой-то безрукий. Всякий раз, как приходится открывать окно, все суставы себе выворачиваешь. Ну как ты там себя чувствуешь?

Луи-Матюрен выглядел даже бледнее прежнего – если такое возможно.

– Мне совсем плохо, – заявил он. – Я нуждаюсь в тишине – в полной тишине. Ты не имеешь ни малейшего понятия о том, что мне пришлось пережить. И кстати, если я действительно отравился рыбой, то, возможно, те лекарства, которые я принял, только усугубят положение.

– В таком случае примешь касторку, без разговоров.

– Я не стану принимать касторку. Она разорвет нежные ткани моего желудка. Убери пузырек сию минуту!

– Луи, дорогой, но всем известно, что касторка помогает от любой боли.

– Я решительно с этим не согласен! Это вредоносный препарат, годный разве что для собак. Я ни за что не стану ее принимать!

– В таком случае вынуждена объявить, что ты болван.

– Меня это нисколько не трогает. Я уже пятьдесят лет лечу все свои недуги и разбираюсь в них куда лучше, чем ты. Боль, как мне кажется, утихает, не помешало бы выпить воды с ромом. Прошу тебя, пошли Шарлотту за бутылкой.

– Ни за что не поверю, что ром…

– Я вынужден буду подняться с одра болезни и сам спуститься за ромом?

Он с упреком уставился на нее своими голубыми глазами – поседевшие кудри стояли дыбом. Он сейчас до смешного был похож на Кики, и сердце ее смягчилось.

– Я убеждена, что тебе это совсем не на пользу, но если ты настаиваешь, полагаю, выбора у меня нет. Поправить тебе подушки?

Он только поморщился, когда она взбила их у него за спиной и подоткнула одеяло.

– Должна сказать, вид у тебя не такой уж и больной, – заметила она.

Он слабо улыбнулся и ничего не ответил.

– Ты волен отказаться от касторки, но Шарлотту я заставлю ее принять, – заявила его жена и, последний раз дернув оконную раму, которая так и не сдвинулась с места, поспешно вышла.

Луи-Матюрен дождался, пока на лестнице стихнут ее стремительные шаги, а из кухни послышится сердитый голос. После этого он крадучись выбрался из постели и открыл дверцу гардероба. В самом углу была припрятана коробка тонких черных сигар. Он взял одну и забрался обратно в постель, предварительно убедившись, что окно по-прежнему плотно закрыто, как и до вспышки Эллен.

Луи-Матюрен откинулся на подушки, удовлетворенно улыбнулся и затянулся вонючей сигарой. Потом пошарил в кармане халата и вытащил сильно помятый последний номер «Финансовых новостей».

– Bon gentilhomme n’a jamais honte de la misère, – пробормотал он себе под нос.

Когда летом 1855 года Джиги сдал офицерский экзамен и получил чин бригадира, все немало удивились, а он сам – больше других. Бригадир во французской армии – это то же самое, что капрал в английской, невелико звание, однако это был хоть какой-то шаг в нужном направлении: если так и дальше пойдет, в конце года он может получить еще одно повышение.

Полк перевели в Шалонь; шли разговоры о том, что Луиза, возможно, уедет из Версаля и на месяц-другой переберется поближе к племяннику.

Нет никаких сомнений в том, что Луиза принимала в бедняге Джиги больше участия, чем все остальное семейство, вместе взятое. Луи-Матюрен редко писал младшему сыну, Эллен если и писала, то чтобы разбранить. Кики, когда выдавалась минутка, посылал ему бодрые послания, а когда удавалось выкроить денег, тайком отправлял их бра ту, однако четыре с половиной года разлуки – срок немалый, с лондонскими его приятелями Джиги был не знаком, так что писать было особенно не о чем. Самой добросовестной корреспонденткой оставалась Изабелла. Она отправляла брату вышитые носовые платочки собственной работы и сочиняла забавные, нелепые письмеца – об уроках в школе, о занятиях музыкой; они постоянно строили планы, как бы им повидаться.

«Как я по тебе соскучился! – писал он сестре. – Ты ведь, наверное, подросла и стала красавицей, а? Стоит мне услышать звуки фортепьяно, я сразу вспоминаю о тебе. А товарищам постоянно говорю, что ни у кого из них нет такой очаровательной и талантливой сестры».

«Кики обещал нарисовать мой портрет, мы подарим тебе его в феврале на двадцатилетие, – отвечала Изабелла. – Вот тогда ты сможешь судить, хороша ли я собой. Он уже один раз меня нарисовал, но говорит, что в сле дующий раз изобразит в профиль, потому что так я красивее. У него все получаются очень похоже. Я окончила школу и теперь учусь в колледже; два дня в неделю, по понедельникам и четвергам с двенадцати до трех, изучаю французскую и английскую литературу. На уроках французского мы часто читаем стихи и пересказываем в прозе, еще у нас бывают лекции. Мама заплатила тридцать шиллингов за три месяца, занятия английской литературой стоят еще столько же, всего получается три фунта в четверть. В школе брали по пять фунтов за четверть, но в это входили все предметы. Мама говорит, что благодаря этим занятиям и тому, чему она сама меня учит, я стану очень образованной и через несколько лет смогу получить работу гувернантки – если только не найду себе мужа!

Я сейчас разучиваю очень сложную пьесу – „Молитва Моисея в Египте“ Тальберга. Очень красивая вещь. Разучиваю и еще одну, на пятидесяти листах. Успокой тетю Луизу, когда будешь ей писать: у папы не было никакой холеры. Он просто отравился рыбой. А то мы получили от нее письмо, и она очень волнуется.

Папа в любом случае уже поправился, весел, как всегда, и поговаривает о том, чтобы съездить к тете Луизе в Париж».

В начале весны 1856 года Луи-Матюрен действительно поехал в Париж, однако, как оказалось, по весьма неприятному поводу – занять денег. За пятьдесят восемь лет безалаберной жизни ему довелось испытать почти все мыслимые финансовые затруднения, однако до сих пор дело ни разу не заканчивалось судебным разбирательством. Сделки 1846 года, связанные с переносной лампой, были более чем сомнительными, однако ему удалось тогда по большому счету выйти сухим из воды. На сей раз он вляпался куда серьезнее, не выскочишь. Что именно произошло и какова была его вина, теперь уже не восстановишь. Судя по всему, то же самое удобрение было уже запатентовано кем-то другим, и до этого кого-то дошли сведения, что несчастный Луи-Матюрен претендует на право первенства. Его великодушный покровитель полковник Гревиль то ли продал свою долю в изобретении, то ли как-то договорился с изобретателем, – во всяком случае, в тяжбе он не участвовал. Как друг и щедрый человек, он наверняка ссужал Луи-Матюрену деньги на покрытие судебных издержек, возможно, помогал и советами, но сам, судя по всему, ничего не потерял.