Лоуренс Аравийский - Томас Лоуренс

Спустя час он удалился. Я завернулся в ковры и крепко заснул.

Утром я встал с раскалывающей череп головной болью и заявил, что должен ехать дальше. Двое людей должны были отправиться со мной, хотя все говорили, что нам не удастся добраться в тот же день до Тафила.

Все же я считал, что погода не может быть хуже, чем вчера, и мы осторожно скатились по тропинке в равнину, через которую тянулась римская дорога с упавшими верстовыми столбами, носившими надписи славных императоров.

С этой долины сопровождавшие меня два труса убежали к своим товарищам на дворцовый холм. Я продолжал продвигаться, то слезая, то опять садясь на верблюда, так же, как и накануне, хотя в этот день дорога была еще более скользкой.

Пошел дождь и промочил меня, а потом подул сильный, холодный ветер и обледенил мою мокрую одежду.

Мне стоило колоссальных усилий сделать три первых поворота. Водейха, которой надоело бродить по костлявые колена в совершенно бесполезной белой массе, начала заметно ослабевать. Все же она прошла еще несколько шагов, как будто бы только для того, чтобы поскользнуться на краю тропинки. Мы оба упали с высоты 18 футов и ушли на один ярд в сугроб мерзлого снега. После падения она встала на ноги и стояла тихо, вся дрожа.

Если бы на ее месте был верблюд, он умер бы через очень короткое время, и я боялся, что такого падения не выдержит даже и верблюдица. Я завяз в сугробе по шею и тщательно старался вытащить Водейху, затем я потратил много времени, подталкивая ее сзади. Я поднимался, а она опускалась. Я подпрыгивал, тащил ее и опасался, что снег будет слишком плотен. Так я протоптал ей отличную, маленькую дорогу, шириной в один фут, глубиной в три фута и длиной в 18 шагов, действуя голыми руками и ногами. Поверхность снега так заледенела, что только вся тяжесть моего тела могла пробить его. Кора была до того остра, что кисти моих рук и щиколотки были изрезаны в кровь, которая окрасила снежную дорогу бледно-розовыми кристаллами.

Затем я вернулся к Водейхе, которая терпеливо ждала меня, и вскарабкался в седло.

Я осторожно подвигался пешком, ведя на поводу верблюда, нащупывая палкой колею или прокладывая новую, когда снежные наносы были слишком глубоки. В три часа я добрался до вершины, которую с западной стороны ветер очистил от снега. Тут мы с Водейхой покинули дорогу и, шатаясь, побрели вдоль неровного края кряжа. Когда он окончился, опять начались наши мытарства.

Мой выбившийся из сил верблюд вдруг остановился. Дело становилось серьезным, так как уже вечерело. Внезапно меня охватило сознание одиночества и того, что если ночь захватит нас на вершине горы, где никто не сможет прийти нам на подмогу, верблюд падет. Кроме того, со мной был солидный груз золота, и я все же не был уверен, насколько безопасно даже в Аравии оставить на дороге шесть тысяч соверенов на целую ночь.

Мне удалось стащить верблюда на другой склон горы, скрытый от ветра и весь день подверженный лучам солнца. Под тающим снегом лежала мокрая, глинистая почва. Почувствовав ее под своими ногами, мой верблюд, дико бросаясь в стороны и скользя, помчался со скоростью десяти миль в час по грязной дороге по направлению к Решидийе. Я уцепился за седло, в ужасе ожидая падения, при котором я мог легко свернуть себе шею.

Толпа арабов, людей Зейда, задержанных погодой на своем пути к Фейсалу, выбежала вперед, услышав наше шумное приближение, и радостными криками приветствовала такое замечательное вступление в деревню. Я спросил у них о новостях. Они рассказали мне, что все обстоит благополучно. Я опять сел в седло и, покрыв последние восемь миль, добрался до Тафила, где я отдал Зейду письма и деньги и радостно лег в постель… вторую ночь отдыхая от блох.

Зейда все еще задерживала погода, что очень раздражало меня. Но случайное обстоятельство принудило меня покинуть его и вернуться в Палестину для неотложного совещания с Алленби. Тот рассказал мне, что военный кабинет настоятельно требует, чтобы он вызволил Западный фронт, попавший в положение, напоминающее шахматный пат. Ему надлежало, по крайней мере, взять как можно быстрее Дамаск, и, если возможно, Алеппо. Турцию надо было раз и навсегда исключить из числа воюющих держав. Помеха Алленби заключалась в его правом, восточном фланге, который на сегодняшний день замер у Иордана. Он пригласил меня, чтобы обсудить, не могли ли арабы освободить его от этого груза.

Я указал, что такой план иорданской операции является британской точкой зрения. Алленби согласился со мной и спросил, не можем ли мы все-таки его выполнить.

Я сказал:

— Не сейчас; прежде мы должны покончить с новыми факторами.

Первым из них являлся Маан. Прежде всего мы должны были овладеть им. Если бы усиленные транспортные средства придали большую подвижность частям арабской регулярной армии, они могли бы занять позицию в нескольких милях на север от Маана и надолго перерезать железную дорогу, вынудив тем самым гарнизон Маана выступить и начать с ними сражение, а в поле арабы легко нанесли бы поражение туркам. Нам потребовалось бы семьсот вьючных верблюдов, много пушек и пулеметов и, наконец, уверенность в том, что пока мы заняты Мааном, мы не подвергнемся фланговой атаке со стороны Аммана.

Основываясь на этом, выработали план. Алленби отдал приказ выступить к Акабу двум частям верблюжьего транспортного корпуса, составленного из египтян под начальством британских офицеров и проявившего большие успехи в беэр-шевской кампании. Это был большой дар, ибо грузоподъемность их верблюдов обеспечила бы нам возможность продвинуть наши четыре тысячи регулярных войск на восемьдесят миль от их базы. Нам также обещали орудия и пулеметы. Что же касается защиты против нападения со стороны Аммана, то Алленби сказал, что ее легко наладить. Он намеревался для обеспечения своего собственного фланга вскоре захватить Сальт за Иорданом и удерживать его силами одной индийской бригады.

Корпусное совещание открывалось на следующий день, и я должен был для него остаться.

На этом совещании было решено, что арабская армия немедленно двинется к маанскому плоскогорью, чтобы захватить Маан, а британская пересечет Иордан, овладеет Сальтом и уничтожит огромный туннель и железную дорогу на возможно большем протяжении к югу от Аммана. Шли споры о том, какое участие в британских операциях должны принять амманские арабы. Генерал Болс полагал, что они должны присоединиться при наступлении. Я возражал ему, так как позднейшее отступление к Салту породило бы среди арабов слухи и реакцию, и было бы удобнее приступать к действиям, пока наступление англичан не завершится.

Генерал Четвод, который должен был руководить наступлением, спросил, как смогут его люди при их предубеждении против всех, кто носит арабскую одежду, отличить дружественных арабов от враждебных. Я сидел между ними в таком же одеянии и, естественно, ответил, что те, кто носит арабскую одежду, в свою очередь, неприязненно относятся к людям в мундирах. Мой ответ был встречен смехом, и мы пришли к соглашению, что поддержим англичан в удержании Салта лишь после того, как они там обоснуются. Сейчас же после падения Маана арабские регулярные части двинутся дальше и получат приказы из Иерихона. Их будут сопровождать семьсот верблюдов, благодаря которым они смогут действовать в радиусе восьмидесяти миль, что вполне позволит им принять участие в главной атаке Алленби по линии выше Аммана от Средиземного моря до Мертвого. Это составит вторую фазу операций, направленную к захвату Дамаска.