Двойная радуга - Наринэ Абгарян

театр Бернда через два дома, ровно перед спуском к океану, которым убегала нянька Эгиля от его отца, безумного берсерка Скаллагрима

Бернд учит меня произносить города, чтобы никогда в них не заблудиться, – жители города Хейдархёбн, например, вместе с жителями города Сейдисфьордюр часто ходят в гости к жителям города Хоффедль и пьют там пиво, и говорят «йо-йо», и важно кивают головами, а вот жители города Блендиоус никогда не разговаривают с жителями города Каульвафедль после одной вечеринки позатой весной, когда дохлого кота на веревке раскрутили чересчур сильно

Бернд говорит, а кое-кто с крыльями крутит с потолка головой и поддакивает, остальные шепчутся и фыркают, потому что я в это время надела на пальцы маленькие зеленые деревянные башмаки и пытаюсь шагать, ничего не выходит

потом я иду обратно домой самой длинной дорогой – мне нравится здесь ходить, среди дворцов, которые я так и буду путать со скалами, пока не выучу язык, – сначала через улицу на заправку, там единственный супермаркет, кофейный автомат и вообще публика, потом поглазеть в магазин ниток, потом вечером заворачиваю к церкви

старики, которых сейчас уж нет в живых, рассказывали, что некогда жили в скале четверо эльфов, и неизменно посещала поочередно одна их пара церковь, когда там служили обедню, другая же оставалась в то время дома – так пишут

я жду их в теплой пустой церкви на скамейке, тощая сестра пастора до поздней ночи разучивает пьесы для органа, ошибается и в пятый раз начинает сначала, а вокруг на кладбище мигают украшенные гирляндами к Рождеству кресты, и от этого кажется, что вокруг спрятано еще много маленьких городов

я знаю, пока я не прочитаю свои слова правильно, видение не кончится, ветер не прекратится, дверь не откроется, автобус не будет ходить

и я читаю: всегда – это будет уи, наваждение – сьён-хверфинн, счастливый – саэлль, синий – льюин или блёр, акринсорд – слова, которые обязательно сбудутся

539, Калле Атоксаукучи, СанБлас,

084, Куско,

Перу

картонную упаковку пришлось разорвать зубами, едва не плача, вымокнув под красным дождем, остальные ящики разберу потом, ящики со сладкой замороженной картошкой, похожей на черные сморщенные шарики, которую еще отважная Инес Муньос нашла съедобной и пыталась накормить ею свою неугомонную гвардию, когда еще не стала вдовой. Ящики с моими платьями, веерами и кольцами, потом, позже – когда уйдет этот странный свет, от которого кружится голова

этот свет тянет меня, я хожу внутри него медленно, дышу осторожно, эти люди смотрят на меня тихо и прямо, я захожу во дворы, пригибаясь в каменных трапециях ворот, сажусь за стол, и они ставят передо мной чашку, полную листьев, стоят и смотрят, я заслоняюсь локтем, как будто все время поправляю челку, а когда поднимаю голову, их, как обычно, уже нет

из упаковки я достаю шарманку, руки у меня дрожат, она падает, и немедленно прямо с середины мы с ней поем песенку, это отличная шарманка – сама выбирает, что спеть и когда, но часто фальшивит, а я обычно не знаю слов, мы с ней прекрасная пара, эй, Инес, как насчет твоего дневника, его так и не нашли, но я точно помню, ты записывала в нем слова где-то вперемешку с рецептами, подсчетами запасов и рисунками про чужих богов

свет поднимается снизу, течет по улице, облизывает углы, скользит по стенам и просачивается сквозь камни – большие камни, почти как те, которыми играли в кубики великаны в Саксауамане, и как те, высоко в Андах, за которыми мы прятались, сидя на корточках, пока старшие привязывали солнце

трое нас и четверо маленьких – одного из них, завернутого в полосатое одеяло, с всклокоченными черными волосами, никак не удавалось утешить, он цеплялся за одеяло, за наши плечи, не открывал глаз, не поворачивал головы, дышал в шею, мы шепотом пели ему эту песенку, пальцы у него были теплые, маленькие и грязные

мы уходим, сказали нам, когда облака стали совсем уже низко, примерно так, что по ним можно было пройти на тропу, и я посмотрела на карту, нарисованную на стене, прежде чем насовсем отцепить от себя теплые грязные пальцы

песок с карты медленно осыпается, а когда он осыпался весь, нас там уже не было

а была тетка Мерседес и ее муж – она трясет косами, а он палкой, вчера он отдубасил этой палкой сразу троих, за то, что приставали к младшей с шутками, пока взрослые уехали в город на выходной, сегодня они пришли извиняться и глядят в землю, младшая заперта в дальней комнате и дуется, у Мерседес получилось неудачное кукурузное пиво, и она сердито размешивает его в большом чане

я пью пиво, грызу сушеные бобы и слушаю, как в соседнем дворе мычит корова, до городка, куда сбежал принц Ольянта – Ольянтайтамбо, – километров тридцать, там есть станция и даже ходит автобус, оттуда до центра мира еще пара часов на поезде, там я запасусь кислородом и пойду потрогать двенадцатиугольный камень на Атун-Румийук, а пока что здесь, в долине, можно полчаса петлять по улицам, перепрыгивая через каналы, и все равно никого не встретишь, разве что на площади продавец разноцветных шапок посмотрит на меня и продолжит медленно жевать свои листья

черт возьми, есть сотня способов сделать так, чтобы нас где-нибудь не было, – прыгаем каждую ночь в бесконечные колодцы, грохочем в обшарпанных лифтах, зажмуриваемся, чтобы исчезнуть, или двенадцать часов летим в самолете через Атлантику, или хотя бы перешагиваем через порог, оставляя себе мелочь на метро и колбасу в холодильнике, чтобы было куда вернуться

а что делать с этим возвращением потом, когда откроешь глаза, или выйдешь из самолета, или вылезешь, отряхнувшись, из водосточной трубы и поймешь, что, кажется, опять влипла, опять не туда проснулась, опять все бросила на полпути

дома в некоторых городах, если на них внимательно посмотреть, все так же медленно осыпаются, и, когда они осыплются совсем, до самых коричневых камней, которые были до них, нас уже тут не будет

267, Деголладо,

44100, Гвадалахара,

Мексика

каждый день в двенадцать часов они собираются на углу Авенида Идальго и Пино Суарес читать газеты, пить кофе и медленно говорить о важном слышали, – говорит Рудольфо, – Стейт-Бэнд Халиско больше не играет по вечерам на Пласа де Армас

все шелестят газетами, один Хуан громко жует какой-то коричневый стебель и сплевывает в блюдце – ответа не требуется, общее фи висит в воздухе и парит как мокрое полотенце

Рудольфо бросает на стол афишу, он подобрал ее у метро, на афише подбоченились усатые господа в бархатных расшитых сомбреро

Хуан берет афишу, чтобы торжественно завернуть в нее остатки жвачки, в дальнем углу Оскар хихикает, Эмилио смотрится в телефон и застегивает пуговичку на рубашке, в церкви рядом заканчивается первая часть мессы, и в кафе гуськом заходят нарядные главы семейств, за мороженым для домочадцев

я жду Антонио, он ушел за кофе и что-то восклицает там у стойки почему-то по-итальянски, и чинно беседую с Хуаном о его книге, делаю круглые глаза и стараюсь не заглядываться на Антонио, Хуану это не нравится, он сердится и все время дергает меня за руку