Вот оно, счастье - Найлл Уильямз

Воплощенное чиновничество, Спех своим появлением на кухне у моих прародителей произвел то же воздействие, какое получилось бы с любыми стариками: они оробели и как-то вжались в себя, будто оказались в обстоятельствах строгого суда. Суся помаргивала, словно ожидая удара, и упустила единственную открывшуюся возможность пригласить всех в гостиную. Дуна раскачивался на пятках.

Покончив с любезностями, Спех немедля повернулся к ним и отчетливо дал понять, что он здесь ради встречи со мной. Расставил ноги, как человек, взобравшийся на вершину мира и не собиравшийся с нее слезать.

– Мистер Кроу.

– Ноу его звать, – подсказал Кристи.

– Мистер Кроу. – Лицо Спеха ниже шляпы туго стиснуло, будто клепали его второпях. У него был маленький рот человека мелкого – или же того, кто не доверяет словам. – Я здесь с целью кое-что прояснить. Когда произошел несчастный случай, вы не были наняты Комиссией по электроснабжению. Вы не подписывали никакой договор, распоряжение или соглашение, формальное либо же неформальное, письменное либо составленное устно, предъявленное либо непредъявленное, а потому не были допущены к вмешательству в какие-либо работы, производимые у Кирка. Верно ли это?

Кому-то попросту необходимо было перевести дух. Перевел я. Глянул на Кристи.

Спеху в полном соответствии с фамилией переводить дух, чтобы продолжать говорить, не требовалось.

– Далее: если вас в какое бы то ни было заблуждение ввел, со своей стороны, мистер Макмахон, по каким угодно причинам, – ни одна из них не имеет сейчас значения, однако подлежит разбирательствам в свое время, внутриведомственно, – что вы на самом деле сотрудник Комиссии, в таком случае я обязан уведомить вас, что любая возникшая ответственность, какая угодно, ложится на плечи мистера Макмахона лично, а не на плечи Комиссии.

Спех посмотрел на свидетеля. Свидетель вообразил себе плечи Комиссии.

Дуна прищурился, словно пытаясь разглядеть сказанное. Суся стояла, скрестив руки, как громом пораженная. Кристи кашлянул в кулак и взглядом послал мне сообщение. Сомневаюсь, что понял его.

– Если мистер Макмахон действительно подтолкнул вас к мысли, что вы наняты Комиссией, если он ввел вас в заблуждение, вам следует заявить об этом здесь же и тут же. – Грудь у Спеха, отстаивавшего сейчас интересы корпорации, расперло, руки его при этом, казалось, втянулись и – вследствие виски-чая, лекарств или неопределимого галлюциногена желтой водоросли – сделались вроде как вдвое короче и торчали где-то сзади. Спех подал кирпич головы своей на нуль-шее вперед и заключил: – Итак, сынок, подумай хорошенько.

Вот это сынок завертелось внутри меня подобно монетке.

– Вкратце: считали ли вы, что являетесь сотрудником Комиссии по электроснабжению, когда взялись содействовать установлению электрического столба на поле Матью Кирка, или же были вы наблюдателем, кто по собственной свободной воле решил вмешаться, и тем самым получили увечья?

Нелегкое это дело – терпеть чиновничество, в каких угодно его проявлениях. Люди, укрываясь за чиновничьей личиной, умаляют естество нашей сути. Не доводилось мне знать ни мужчины, ни женщины, кого б форменное облаченье облагораживало. Видел я в них перемены, однако не в сторону человечности. Задерживаюсь же я на той сцене по двум причинам. За жизнь свою я возвращался к ней не раз – не оттого что она сразила меня в свое время, подобно оглобле. Как и большинство, я толком не осознавал непосредственно происходящее – или же не был в должной мере отстранен от него, – чтобы воспринимать или различать смыслы. Однако позже до меня дошло, что в тот вечер, когда Спех возник в доме у моих прародителей, он привнес не одну лишь свою личность. В манере его и без-личности он привнес Государство, и тем самым – тем, как стоял он, приземистый, жесткий и набыченный, своим тоном и языком, доселе неслыханным в каменных стенах того кособокого домика, – житье попроще, поестественнее приблизилось к своему завершению. Поскольку, осознал я, в Фахе и местах, подобных ей, люди творили бытие по ходу дела, и творили его без всяких учебников, кроме тех, с какими народились, с тем, что при врожденном чувстве правды и порядочности острые углы того, как жить рядом с другими, обтачивались не предписаньем или указом, а самой жизнью.

Вероятно, были на мне розоватые очки. Иногда невелика в том беда. Запечатлеть же я пытаюсь чуждость Спеха той кухне – чуждость манеры его, пока открытая дверь роняла параллелограмм солнечного света и ловился торфяной дым на полпути вверх по закопченной дочерна стене очага восемнадцатого века – и что знаменовал Спех некое завершение.

Второе же замеченное мною оказалось более личным. Вот это его “сынок” – когда назвал он меня так, все во мне заартачилось. Не по очевидной причине, сдается мне, но от чего-то более глубокого, что началось именно тогда, но наполнилось содержанием много позже: в роли, какую предписывал он мне, я выступать не стану. Там, в кухне, я вспыхнул до корней волос и почувствовал, как шевельнулось во мне нечто семейное, и я не подозревал, что располагаю этим, вплоть до того мига, однако вдохновило оно меня на ту жизнь, какой в итоге живу я, а именно: власть пробудила во мне желание быть изгоем.

– Так что же, сынок?

– Это я виноват, мистер Спех, – произнес Кристи.

– Нет, я сам.

Спех головы не повернул, взгляд не оставил меня.

– Так кто же?

– Мистер Макмахон не вводил меня в заблуждение.

– Вы не считали, что находитесь в найме у компании?

– Не считал.

Не такого ответа ожидал Спех. Выдавил самый кончик языка между тонкими губами.

– Платили ли вам за работу?

– Платили.

– Кто, как вы считаете, вам платил?

– Мистер Макмахон.

– Из своего собственного кармана?

– Да.

– Зачем же ему такое делать? – Спех подал вперед квадратную голову – боднул саму глупость моего утверждения. Он взял верх – пока я не ответил.

– Из соображений доброты.

Плюхнулся меж нами тюк безмолвия. Словно я открыл ящик, из которого выпорхнула белая голубка и летала теперь по кухне, – соображения доброты казались столь же несуразными.

Ну дела! – выдал Дуна одними губами, но не произнес вслух и продолжил раскачиваться на каблуках. Кивнул Сусе, та сморгнула, завороженная сценой, какую не могла истолковать, однако понимала, что выльется эта сцена в несколько страниц “базилдон-бонда”[98].

Спех обнаружил, что у него чешется висок чуть ниже поля шляпы, и от этого на лице у него возникла улыбка – или нечто подобное. Он почесался разок, подождал исчезновения голубки, после чего продолжил сучить свое бюрократическое сукно, позаимствованное из романов о Перри Мейсоне[99].