Красное на красном - Вера Камша

Со скамьи, к которой их провел слуга, было прекрасно видно место будущего сражения. Дик со странным чувством смотрел, как петухов взвешивают, замеряют в обхвате, разделяют на пары и вновь рассаживают по корзинам. Все птицы казались юноше одинаковыми, но знатоки загодя выискивали будущих победителей. Кто-то хвалил ноги, кто-то шпоры, кто-то смотрел, правильно ли подстрижены хвосты, крылья и «ожерелья», кто-то что-то ругал. Спор о цвете был хотя бы понятен, но это…

Сначала дрались совсем еще молодые петушки. В первом бою красный и черный, во втором — двое синих. Драки были совсем короткими — минут по десять, а ставок почти не было. Затем выпустили петухов-задир — черного и синего. Эти продержались минут пятнадцать, изрядно отделав друг друга. В конце концов синий нанес черному решающий удар, тот свалился замертво, и его унесли.

— Теперь гляди в оба, — шепнул Наль, — четвертый бой первый из главных.

Дик уже знал, что за вечер проводится шестнадцать боев, ни больше и ни меньше, и лучших петухов выпускают в четвертом, восьмом, двенадцатом и шестнадцатом. Помощники судьи вынули из корзин и высоко подняли противников — серого и красного. Дитрих заметил, что хороши оба. Гребни бойцов прямо-таки пылают, шпоры — острые и длинные, загнуты вниз, как и требуется для первоклассных бойцов.

— Сколько весит? — выкрикнул полный дворянин в годах, сидевший на первой скамейке.

— Две с половиной пессаны[104], — ответил устроитель.

— Тарнау больше! — шепнул Наль. — Ему три года, а шпоры-то, шпоры! Острее не бывает.

— Шпоры, — передразнил Леон. — Красного, чтоб ты знал, последние два месяца тренировали, а потом дали отдохнуть. Он только и мечтает, чтоб подраться

— Громко кукарекнуть не значит хорошо ударить! — ответил поговоркой кузен.

— Тарнау лучше держится, и оперение у него попышнее, — встрял в разговор сидевший рядом гвардеец.

— Глупости, ничего это не значит, — возмутился Леон.

— И то верно. Не в корзинке счастье, а в петухе.

Наль и Дитрих все же сошлись на том, что нужно ставить на серого, тот и впрямь выглядел внушительней будущего соперника, но Ричард решил рискнуть. Если он поступит, как кузен, подумают, что у него нет своего мнения и он пляшет под дудку родича. В конце концов, тал не деньги, вернее не столь уж большие деньги, по крайней мере для столицы. Ничего стоящего на них не купишь. Когда заключали пари, Ричард слегка скривил уголки губ, как это делал его эр, и поставил на вернигероде.

Устроители одновременно посадили своих птиц на черту и отступили. Петухи отряхнулись и принялись недоброжелательно и пристально разглядывать друг друга, а затем, словно по сигналу, подскочили и бросились вперед, столкнувшись грудью. Полетели перья.

— Надо же… — выдохнул гвардеец. — Равные… Леворукий их побери!

— Тарнау трусит, — выкрикнул Леон.

— Вот еще, — вскинулся Наль, — он еще и не начинал.

Петухи, не обращая внимание на выкрики двуногих и бескрылых, продолжали молотить друг друга. Минут десять драка шла с равным успехом, затем серый рванулся вперед и задал красному жару.

— Тарнау, вперед! — заорал кузен.

— О, уже верхом…

— Умница!

— Разрубленный Змей, ну, что ж это такое?!

— Плакали твои денежки!

— Орел!

— Так его!

Тарнау и впрямь оседлал вернегероде, угощая его шпорами. Дик мимоходом пожалел свой тал, но зрелище увлекло. Судья ударил в небольшой колокол, и устроители разняли бойцов, высвободив окровавленные шпоры серого из красных перьев. Судья поочередно осмотрел птиц и кивнул. Помощники взяли покалеченных птиц и поставили на внутреннюю черту. И тарнау, и вернегероде выглядели не лучшим образом — окровавленные и ободранные, они казались жалкой пародией на роскошных птиц, предъявленных зрителям четверть часа тому назад. Враги стояли там, где их поставили, косясь друг на друга скорее с грустью, чем со злобой, желанья возобновить драку они не проявляли.

Судья принялся считать — десять, двадцать, тридцать, сорок…

— Если на счете «сто» петухи не вернутся в бой, — пояснил Дитрих, — их попытаются раззадорить. Не поможет — объявят ничью.

Судья кончил считать и ударил в свой колокол. Устроители взяли птиц, еще раз осмотрели и снова поставили, на этот раз не на черту, а клюв к клюву. Петухи немного постояли, напоминая пьяных, затем вернегероде бросился вперед. Один удар, и тарнау свалился и остался лежать, даже не пытаясь подняться.

— Новичкам всегда везет, — Наль улыбнулся Дику, — талов восемь ты точно выиграл, а то и все десять. О, гляньте-ка, и когда он заявился!

Дик, немного пьяный от азарта и выигрыша, посмотрел туда, куда указывал Наль, и увидел Эстебана. Этого еще не хватало! Юноша сделал вид, что не узнал своего врага, но радость куда-то улетела, зато на память пришли слова эра Августа об осторожности. Кансилльер прав, ему незачем встречаться с Эстебаном.

— Наль!

— Что?

— Я пойду…

— Почему? Из-за «навозника»?

— Эр Август велел мне с ним не связываться.

— Погоди, я с тобой!

— Не надо, тогда он сразу догадается.

— И все-таки я с тобой… Ты же без коня

— Ничего страшного. Наль, ну, пожалуйста…

— Ну, как хочешь. Я твой выигрыш заберу? Потом при встрече отдам.

— Конечно. — Дик осторожно выбрался из зала, внимания на него никто не обратил, мало ли кто и зачем выходит. Собравшимся было не до того — из корзин извлекли двух новых петухов.

Трактир Ричард покинул благополучно, впереди была ночь и длинная дорога, сначала не показавшаяся сколько-нибудь опасной. Дул легкий ветерок, светила Луна, город мирно спал, все было в полном порядке.

Дик прикинул, что до дома Алвы он доберется часа за полтора. Надо полагать, всяко раньше самого герцога. От мысли, где и с кем сейчас его эр, стало больно. Ричард сжал зубы и быстро пошел вниз по извивающейся среди низких домов улице, которая, впрочем, скоро кончилась. Чтобы попасть в Старый Город, требовалось пройти между аббатством святой Октавии и аббатством святого Франциска.

Шумное и оживленное днем, после захода солнца место это было совершенно пустынным. Ричард целеустремленно шагал по мокрым от выпавшей росы булыжникам, чувствуя себя все неуютнее. Полная луна на небе, темные кроны за высокими стенами, странные шевелящиеся тени вызывали в памяти то страшные сказки, то кансилльера, запретившего Дику расставаться с Налем. Теперь мысль уйти из «Шпоры» не казалась разумной — вряд ли Эстебан стал бы его задевать у всех на глазах, они больше не унары, а оруженосцы знатнейших вельмож королевства. Килеан-ур-Ломбах — Человек Чести, а Эстебан всегда умел подольститься к тому, от кого зависит.