Памятник крестоносцу - Арчибальд Кронин

Услыхав, как за окном поскрипывает песок под чьей-то быстрой и легкой стопой, Стефен не изменил положения, только повернул голову. Его взгляд был устремлен на дверь, и дверь отворилась: появился монах с завтраком на подносе.

— Как вам спалось?

— Очень хорошо.

— Наше пение не потревожило вас?

— Нет, я уже привык.

— Это хорошо. — Поставив поднос на стул, преподобный Арто достал термометр откуда-то из складок своего белого одеяния, встряхнул его и, улыбнувшись, сунул Стефену в рот. — Теперь уже в этом нет необходимости, но так как сегодня вам предстоит подняться с постели, мы не хотели бы рисковать.

Преподобному Арто было лет пятьдесят. Он был невысок, широкоплеч. Приятное круглое бритое лицо, умные карие глаза, скрытые за стеклами очков, на макушке — тонзура, босые ноги обуты в сандалии. Через некоторое время он вынул термометр, поглядел на него, кивнул с довольным видом и пододвинул стул с подносом к койке.

— Не забудьте выпить лекарство.

Выпив из стеклянной мензурки темную, блестевшую, как расплавленный металл, жидкость, Стефен приступил к завтраку, который состоял из чашки кофе с молоком, свежего сливочного масла в глиняном горшочке, нескольких ломтиков хлеба и фруктов. Кофе был горячий, с запахом цикория. Макая кусочек хлеба в кофе, Стефен в замешательстве поглядел на стоявшего (ничто на свете не могло заставить его сесть) возле кровати монаха.

— Может быть, вы позавтракаете со мной? Здесь с избытком хватит на двоих.

— Ни в коем случае. Мы едим в полдень.

— Но… Тут такие вкусные вещи.

Монах весело улыбнулся.

— Я понимаю… Наша пища действительно скудна. Но мы к ней привыкли. И притом никто из нас не перенес такой тяжелой болезни.

Стефен взял еще ломтик хлеба.

— Вот об этом-то я и хотел вас спросить. Что же все-таки было со мной? Вы мне так и не сказали.

— У вас было воспаление легких… Вы промокли, простудились. Да и переутомились к тому же. У вас пошла горлом кровь. Кровохарканье было довольно сильное.

— А мне казалось, что кровь идет у меня из носа.

— Нет. Это было легочное кровохарканье. — Монах помолчал и поглядел на Стефена поверх очков. — Раньше вам случалось болеть легкими?

Стефен подумал с минуту, потом покачал головой.

— Я простудился как-то раз, несколько месяцев назад. У меня был бронхит, по-видимому. Но ведь это не могло сказаться теперь?

Монах опустил глаза.

— Не берусь судить. Я не доктор.

— Но вы помогли мне выкарабкаться тем не менее.

— С помощью божией.

— И весьма искусного врачевания. Не могу поверить, чтобы у вас не было специального образования.

— Я изучал медицину в Лионе под руководством профессора Ролана и был на последнем курсе, когда почувствовал — совершенно так же, по-видимому, как вы почувствовали тягу к живописи, — почувствовал, что мое призвание — служить богу. И ушел в монастырь.

— Это было большой удачей для меня.

Преподобный Арто наклонил голову и, видя, что Стефен кончил завтракать, взял поднос. В дверях он приостановился.

— Не вставайте пока. Его преподобие, наш настоятель, посетит вас сегодня утром.

Когда он ушел, Стефен откинулся на подушки, заложив руки за голову. Он все еще был очень слаб. Однако кашель у него почти прошел, так же как и колющая боль в боку. Как приятно чувствовать теплый луч солнца на щеке — значит, началось выздоровление. Стефена не тревожило состояние его здоровья. Это ежедневное измерение температуры по утрам и по вечерам, на котором так настаивал добросердечный монах, производилось, вероятно, просто для порядка. По правде говоря, Стефену приходило даже на ум, что его болезнь и это загадочное кровохарканье пошли ему на благо. Ведь лечат же лихорадку кровопусканием. Во всяком случае, болезнь исцелила его от того, что так мучило его и терзало.

Когда Стефен думал о прошлом, ему казалось невероятным, что он мог месяц за месяцем пребывать в состоянии такого полного подчинения чужой воле. Как мог он так пресмыкаться перед Эмми, вымаливая ее благосклонность, и приходить в такое отчаяние от одного ее неласкового слова! Он содрогался при воспоминании об этих днях и радовался, что снова стал самим собой. И тут же дал торжественную клятву: никогда не позволит он себе снова впасть в такое рабство. Но и этого показалось ему мало, и он поклялся, что отныне ни одна женщина никогда не будет занимать сколько-нибудь значительного места в его жизни. Ничто, кроме работы, не существует больше для него, и только ей будет он принадлежать, самым суровым, самым беспощадным образом отринув от себя все остальное.

Посещение состоялось в одиннадцать часов. Отец-настоятель — высокий, властного вида монах в белой сутане — величественно опустился на стул и внимательно, испытующе оглядел Стефена.

— Итак, вы, наконец, можете подняться сегодня с постели, сын мой. Я рад.

— Очень вам благодарен, — отвечал Стефен. — Мне здорово повезло, что я увидел ваш значок с крестиком на своей карте.

— Да, крест — это церковный знак. Но наш монастырь не помечен на карте. — Настоятель едва заметно улыбнулся. — Этим значком обозначена туристская гостиница для велосипедистов, расположенная в соседней долине. Вы сбились с пути, сын мой. Или, быть может, поскольку провидению было угодно направить вас сюда, следует сказать, что вы нашли свой путь?

В словах настоятеля прозвучал, казалось, какой-то намек, и бледные щеки Стефена слегка порозовели. Не сболтнул ли он лишнего в беспамятстве в первые дни болезни?

— Так или иначе, — сказал он, — теперь мне уже пришло время вас покинуть. Я причинил вам уйму беспокойства, и вы, наверно, будете рады избавиться от меня.

— Совсем напротив. Мы будем очень довольны, если вы останетесь. Вы перенесли тяжелое потрясение, и, хотя опасность позади, преподобный Арто полагает, что вы сможете продолжить ваше путешествие не раньше, чем через несколько недель.

— Но… Боюсь, что я не смогу оплатить…

— Разве мы просим у вас денег, сын мой? Да и кто станет ждать вознаграждения от бедного художника? Поживите с нами еще немного. Погрейтесь в саду на солнышке. Когда вы окрепнете, жизнь покажется вам совсем иной. И вы будете лучше подготовлены к тому, чтобы снова вступить в мир.

Настоятель на секунду положил руку на плечо Стефена, затем поднялся и вышел из кельи.

Стефен с трудом подавил прихлынувшие к глазам слезы и встал с постели. Его одежда, выстиранная и аккуратно сложенная, лежала в шкафу вместе с остальными пожитками. Деньги, около тридцати франков, были уложены невысоким ровным столбиком рядом с часами, которые продолжали идти и, как догадался Стефен, кем-то заводились каждое утро. Одевшись, он вышел из кельи и, пройдя по незнакомому ему, выложенному каменными плитами коридору, направился в сад.