Охотники за сокровищами - Брет Уиттер

Когда Мадонну укрыли в погребе, один из местных жителей пригласил Хэнкока и его водителя на ужин. Хэнкок с радостью согласился, и каково же было его удивление, когда он снова обнаружил себя в гостях у месье Жанина, фермера и хозяина постоялого двора, чья дочь заботилась о нем и угощала его в прошлый приезд в город. Хэнкоку вполне хватило бы горячей воды, чтобы развести свой растворимый кофе, и собственного военного пайка, но семейство месье Жанина угостило его отменным ужином. И это несмотря на то что вся задняя часть дома была уничтожена и по гостиной гулял холодный ветер. Через одну из трещин в стене ему была видна огромная куча ручных гранат, панцерфаустов (немецких ручных гранатометов) и прочих боеприпасов, которые семейство подобрало на улице, другая щерилась сплошной темнотой. Все казалось каким-то неправильным, нереальным. И все же кругом находились те же самые люди, и пусть они выглядели постаревшими и уставшими, но они были живы, целы и накрывали перед ним настоящий праздничный стол. Ибо самым чудесным и неожиданным видением посреди всей этой разрухи были свежеприготовленные овощи и мясо.

Они поговорили о провале немецкого наступления, о мужестве американских солдат, о том, что могло ждать их впереди. Хэнкок ел за десятерых. Он переводил взгляд с лица на лицо, с трещин в стене и горы боеприпасов на две маленькие комнаты дома и чудесную тарелку еды, стоявшую перед ним. И тут он понял.

– В прошлый раз я был в другом доме, – сказал он.

Месье Жанин отложил вилку и сложил руки.

– Посреди ночи, – сказал он, – я проснулся, и прямо с кровати сквозь дыру в стену мне открылось небо. Я стал вспоминать, кто я и что здесь делаю, и пожалел себя: «Тяжелая доля выдалась мне на склоне лет после жизни, проведенной в непрестанном труде. Даже четырех крепких стен нет вокруг меня и моей семьи». Но затем я вспомнил, что нахожусь не в своем доме, что мой друг, которому этот дом принадлежит, мертв, что от дома, который я построил сам, не осталось ни одной стены. И мне стало нестерпимо грустно. А затем открылась правда. Мы выжили в этой войне. Все это время нам хватало еды. Мы все здоровы и способны работать. Он кивнул своей семье, затем сидящим напротив него двум американским солдатам.

– Нам, – сказал он, – повезло.

Сражение было позади. И Хэнкок верил, что война уже не вернется в Ла-Глез. Но там, на востоке, в Германии, мельницы войны мололи по-прежнему.

В начале декабря 1944 года Джорджу Стауту сообщили, что отряд ПИИА 12-й армии США ожидает пополнение: к ним переводят еще нескольких военнослужащих, чтобы они помогали офицерам Отдела памятников в полевой работе. Что немаловажно, все они уже профессионально состоялись. И хотя Стаут понимал, что официальное оформление, как всегда, займет несколько недель, он хотя бы знал, что помощь близко.

Профессионального консерватора Шелдона Кека Стаут назначил в помощники новому офицеру ПИИА 9-й армии США Уолтеру Хачтхаузену. Кек служил в армии с 1943 года, был женат, и его сыну Кеки исполнилось всего три недели, когда отец отправился добровольцем на войну. Именно такими представлялись Стауту идеальные военные консерваторы.

Ламонт Мур, куратор Национальной галереи, руководивший эвакуацией ее самых ценных произведений в Балтимор в 1941 году, должен был вместе с самим Стаутом руководить миссией ПИИА из штаба 12-й группы армии – миссия ответственная, поскольку Стаут довольно часто отлучался на фронт.

Уокеру Хэнкоку тоже полагался помощник – капрал Леман, но его назначение откладывалось из-за бюрократических проволочек. Пока что Хэнкоку приходилось справляться самому, но ему советом и делом часто помогал Джордж Стаут.

Но самым впечатляющим, конечно, было назначение рядового Линкольна Керстайна, 37 лет, знаменитого интеллектуала и импресарио, вращающегося в высших кругах артистического мира. Его отцом был предприниматель, который сумел самостоятельно основать собственное дело и, явившись «из ниоткуда», стать советником президента Рузвельта. Линкольн подавал большие надежды с юных лет. В начале 1920-х годов, на старших курсах Гарварда, он организовал Гарвардское общество современного искусства, которое впоследствии станет Музеем современного искусства в Нью-Йорке. Он также был одним из основателей литературного альманаха «Рог и гончая», в котором печатали свои новые произведения мировые знаменитости вроде писателя Алана Тейта и поэта Э. Э. Каммингса. Именно со страниц «Рога и гончей» впервые в Америке прозвучали опасения за судьбу искусства под властью Гитлера – статью на эту тему опубликовал под псевдонимом первый директор новорожденного Музея современного искусства Альфред Барр.

Окончив Гарвард, Керстайн стал писателем и художником. Но прославился он не как творец, а как покровитель творцов. Он был весьма уважаемым критиком и уже к 1930 годам стал одной из ключевых фигур нью-йоркской культурной жизни. В круг его близких друзей входили поэт-лауреат США Арчибальд Маклиш и писатель Кристофер Ишервуд, чья хроника нацистского Берлина «Прощай, Берлин» (1939) вскоре принесет ему международную известность (именно эта книга, а точнее, написанная в 1951 году по ее мотивам пьеса Ишервуда «Я – камера», ляжет в основу фильма «Кабаре»).

Однако главный вклад Керстайна в мир искусства из-за разразившейся войны не сразу был замечен. В 1934 году именно он убедил великого хореографа Георгия (Джорджа) Баланчина эмигрировать из СССР в Соединенные Штаты. Вместе они основали Школу американского балета, несколько гастролирующих трупп и театр «Нью-Йорк-Сити балет».

Но, как и всем остальным, в 1942 году Керстайну пришлось на время забыть о собственных проектах. Денег на его затеи хронически не хватало, будущее представлялось туманным, но идти в простые солдаты он не хотел и попытался вступить в резерв ВМС. Его заявку отклонили, потому что он был евреем, а значит, как и чернокожие, азиаты и выходцы из Южной Европы, не соответствовал требованию армии, по сути своей расистскому, быть американцем не меньше чем в третьем поколении. В береговую охрану его не приняли из-за проблем со зрением. Так что в феврале 1943 года он все-таки поступил в армию простым рядовым. «В 36 лет я с великим трудом делаю то, что в 26 вряд ли показалось бы мне таким тяжелым, а в 16 и вовсе позабавило бы», – делился он переживаниями со своим близким другом Арчибальдом Маклишем, в ту пору занимавшим пост библиотекаря Конгресса. В письме второму другу он был более откровенен: «Я уже не молод, и все это дается мне непросто. <…> Я так устал, что не могу спать, но им, кажется, и дела до этого нет <…> Я научился (почти) стрелять, разбирать винтовку, спасаться от не слишком большого танка, медленно и неуклюже преодолевать препятствия и валиться в различные водные ловушки. Мне, наверное, все это должно казаться забавным, но почему-то не кажется». Зато, шутил он, ему удалось сбросить двадцать килограммов.

Керстайн прошел курс военной подготовки, но его никуда не брали, ни в дивизию контрразведки Военного департамента, ни в военную разведку, ни в войска связи. В конце концов он отправился в форт Бельвуар, штат Виргиния, где обучался на сапера и писал технические инструкции для армии. Устав от армейского однообразия, Керстайн начал собирать произведения искусства, созданные солдатами: сначала – товарищами по форту Бельвуар, затем – значительно расширив круг своих авторов. С помощью многочисленных друзей и респондентов неутомимый Керстайн превратил «Проект военного искусства» в полноценную операцию при поддержке армии. В конце 1943 года девять отобранных Керстайном солдатских скульптур и картин были представлены в журнале «Лайф». Затем эти и другие работы стали частью передвижной выставки «Американское военное искусство», которую он организовал в Национальной галерее искусства и Библиотеке Конгресса в Вашингтоне.