Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод - Наталья Павлищева

— О чём ты думаешь? К чему много украшений? Себя покажи, украшения пусть жених дарит.

Едва не перессорившись, сёстры наконец остановили свой выбор на тёмно-вишнёвом шёлковом платье с золотой вышивкой по подолу. Несмотря на советы сестры, Кученей всё же надела множество колец, серёжки; на пояс, стянувший тонкую талию, подвесили золотые бляшки, длинные чёрные косы оплели золотыми же цепочками. На голову возложили маленькую шапочку с меховой опушкой. Всё это было необычно для Москвы, но хорошо подчёркивало и гибкую фигуру, и белизну кожи, и свежий румянец на щеках, и чёрные как смоль волосы. С первого взгляда смотрится скромницей, и только потом каждый утонувший в омуте чёрных глаз понимал, что она дитя порока. Грех, причём не тот, какой заставляет мужчин терять голову от женского тела, а другой, более тяжёлый и страшный, так и лился из этих очей, подчиняя не только волю, но и душу. Точно в бездну заглядываешь, зная, что возврата нет, а всё равно тянет.

Румянец выдавал волнение княжны, но это было понятно, как не волноваться, если тебя разглядывает сам царь! И всё же она смогла вскинуть на Ивана Васильевича свои большие тёмные глаза, буквально взмахнув чёрными пушистыми ресницами. Царь был сражён необычной красотой девушки, её стараниями выучить русский язык, её приветливостью. Объявил невестой тут же.

По Москве разнеслось, что княжна хороша собой, умна и государю полюбилась сразу. Хотя царицу Анастасию не забыли, но многие радовались, что у государя теперь будет семейное счастье. Пусть уж, потому как несчастный человек и на правлении нехорош.

ень митрополита Макария начала расплываться. Иван протянул к ней руку:

— Постой, владыко, не уходи! Скажи, в чём был не прав?

Уже едва видный бесплотный Макарий покачал головой:

— Иван, Иван... Сколь я твердил тебе, что и над царской властью есть впасть...

Договорить не успел, даже на смертном одре Иван гнул своё:

— Знаю! Божья!

Макарий снова сокрушённо покачал головой:

— И совести. Даже царь не волен жизни людские губить без разбора! К чему Русь в разор страшный вовлёк? Скольких людишек без мысли мучениям подверг?

Тень митрополита говорила ещё что-то, но Иван, не слушая, захрипел в ответ:

— Аз есмь царь! Мне решать, кому жить, кому мучиться! Мне!

Макарий уже исчез, а царь всё рвал на себе ворот, выговаривая:

— Вы все меня предали... все бросили... Настя умерла... Настю отравили... Потом на этой женили... Предатели... всех убью!.. Всех...

Суетившиеся вокруг умирающего царя люди содрогнулись: даже на смертном одре проклятьями сыплет.

Не всегда Иван с дружками или на пирах, временами трезв, толков и без своей свиты. Особенно если рядом с митрополитом. Теперь это, пожалуй, единственный человек, которого государь хоть как-то слушает, который может ему печаловаться по старинному обычаю, может вразумить от непотребства и даже втолковать что умное в серьёзных вопросах.

Одна беда — стар уже митрополит Макарий, очень стар. Давно просился оставить митрополичью кафедру, да государь против. Ослаб Макарий и бренным телом, и даже душой. Нет у него сил без конца вразумлять и вразумлять царя. Митрополит всегда был миротворцем, умел усмирить самых рьяных, помирить самых неуступчивых. И над Иваном власть имел такую же — усмирял, если надо было, одним словом, одним взглядом. Но нет уже сил у Макария, оттого и болит душа...

А Иван словно нарочно всё труднее вопросы задаёт.

— Святой отец, к чему это литовцам Воловичу, Ходкевичу и Гарабурде «Евангельские беседы»? Неужто такие только у Висковатого и есть, что за ними специального человека присылают?

Митрополит Макарий скромно пожимал плечами. Честно говоря, он тоже не верил в такую уж необходимость ехать из Литвы в Москву, чтобы переписать эту книгу. Но как бы то ни было, а литовское правительство отправило чёрного дьякона Исайю именно с такой целью. В Москву тот приехал вместе с посланцем Константинопольского патриарха митрополитом Иоасафом. Казалось, православный монах, родом из Каменец-Подольска, явился с вполне благочестивыми намерениями. Что же обеспокоило Ивана?

Макарий спросил. Царь хмыкнул:

— Святой отец, ты видел, какие подарки щедрые привёз? У монахов таких не бывает...

— И тут же учинил донос на Иоасафа, — поморщился Макарий.

— О чём? — Глаза Ивана впились в лицо митрополита, его явно заинтересовало такое известие.

— Что не с добрыми намерениями к нам явился...

— А ты как мыслишь?

Митрополит снова вздохнул, он был уже стар, очень хотел на покой, но Иван всё не отпускал. Теперь вот только не хватало разбираться в доносах гостей друг на дружку. Но Иван настаивал:

— Что грек ответствует?

— Сам на Исайю доносит о том же! — с досадой поморщился Макарий.

— Я приказал за этим доброхотом из Литвы наблюдать. Знаешь, куда он отправился? Не к Висковатому, а к Ивану Бельскому!

— Зачем? — изумился митрополит.

Иван вроде даже обрадовался, встал, широким шагом прошёлся по горнице, в которой вели беседу. Горница была явно маловата для крупного царского шага, но тот даже не заметил, круто развернулся и через шаг оказался почти вплотную к митрополиту. Лицо приблизилось к лицу святого отца:

— Давно Бельского в недобром подозреваю! Чую, нутром чую, что замыслил с Сигизмундом связаться!

Макарий даже глазами захлопал, рукой отмахнулся. Боярин князь Иван Бельский — глава Боярской думы, как может он изменником быть?

— Не веришь? А я чувствую! Не зря этот монах так рвался в Москву!

— Потребуй у князя Ивана отчёт, о чём речь вёл с монахом!

Царь захохотал:

— Ответит, что о книгах, мол, и у него есть что переписывать! — Сел, вытянув длинные ноги, чуть устало потёр лицо руками, снова пристально уставился на митрополита. — А я велю спешно обыскать его двор со всем тщанием! Ежели ничего не найдём — поклонюсь, а если найду!.. — Рука Ивана сжалась в кулак, не обещая ничего хорошего возможному предателю.

Макарий со вздохом кивнул. Пожалуй, Иван прав, если боярин предатель, то наказание должно быть крепким, а если нет, то всё равно, пусть другие поймут, что государь предательство не простит.