История сексуальных запретов и предписаний - Олег Ивик

Святой Василий Кесарийский, известный также как Василий Великий, сравнительно толерантно относился к сексу не только в браке, но даже и вне брака. Конечно, он осуждал внебрачные сожительства, но, понимая их неизбежность, пытался навести в них хоть какой-то порядок. К добрачным связям святой достаточно терпим: «Блуд не есть брак, и даже не начало брака. Посему совокупившихся посредством блуда лучше разлучать, если возможно. Если же всемерно держатся сожития, то да приимут епитимию блуда, но да оставятся в сожитии брачном, да не горшее что будет».

Василий Великий категорически осуждал измену жены — он считал, что прелюбодейка не имеет права вернуться к обманутому мужу. Но при этом он вполне лояльно смотрел на измену мужа: «…Соблудивший не отлучается от сожительства с женою своею, и жена должна принять мужа своего, обращающегося от блуда, но муж оскверненную жену изгоняет из своего дома… Причину сему дати нелегко, — признавался святой, — но тако принято в обычай». Отметим, что незадолго до того, в 326 году, император Константин (который примет христианство только через одиннадцать лет) издал закон, воспрещавший женатым мужчинам иметь любовниц. Таким образом, святой Василий в этом смысле оказался даже более толерантным, чем государственные законы Римской империи, которая еще была в значительной мере языческой.

Св. Василия волнует судьба брошенного мужа: «…Жена, оставившая своего мужа, есть прелюбодейца, аще перешла к другому мужу, а муж оставленный достоин снисхождения». Снисхождение святого к брошенному супругу простирается настолько, что даже женщина, «сожительствующая с ним, не осуждается».

А вот к девушке, которая дала обет целомудрия, а потом нарушила его, святой крайне строг. Сохранилось его письмо «К падшей деве», в котором Василий Великий упрекает отступницу в самых резких выражениях. «Где же твоя степенная наружность, — восклицает святой, — где благопристойный нрав, и простая одежда, приличная деве, прекрасный румянец стыда, и благолепная бледность, цветущая от воздержания и бдения и сияющая приятнее всякой доброцветности?» Авторы настоящей книги не смогли из текста письма понять, вступила ли нечестивая дева в брак или попросту предалась блуду — судя по всему, этот вопрос мало волновал святого, — так или иначе, бедняжку, впавшую в «бесчестное и нечестивое растление», ожидали «огонь неугасимый, червь бессмертно мучительствующий, темное и ужасное дно адово, горькое рыдание, необычайные вопли, плач и скрежет зубов». Но надежда на спасение у падшей девы оставалась: «Можно избежать сего ныне. Пока есть возможность, восставим себя от падения; и не будем отчаиваться в себе, если исправимся от худых дел». Святой не предлагает грешнице свершать тяжелые подвиги покаяния: «Тебя ищет добрый Пастырь, оставив незаблудших овец. Если отдашься Ему, не замедлит, не погнушается Человеколюбец понести тебя на раменах Своих, радуясь, что нашел овцу Свою изгибшую. Отец восстал и ждет возвращения твоего от заблуждения. Исправься только, и когда еще будешь далеко, Он притечет, падет на выю твою, и в дружеские объятия заключит тебя, очищенную уже покаянием….И объявит день веселия и радости Своим, и Ангелам и человекам, и всячески будет праздновать твое спасение».

Судя по всему, обеты невинности были не такой уж редкостью среди европейских дев, а увещевания Василия Великого достигали цели. Григорий Турский, епископ, святой и автор «Истории франков», описывая в конце шестого века бракосочетание клермонтского сенатора Инъюриоза с некой богатой и добродетельной девицей, сообщает, что, оказавшись наедине с собственным мужем, оная девица категорически отказалась исполнять супружеские обязанности, мотивируя это данным ранее обетом. Почему она не удосужилась сообщить об этом жениху до свадьбы, не вполне понятно. Во всяком случае, теперь молодая жена лила слезы над тем, что «должна была удостоиться участи небесной, а ныне опускается в бездну». Поначалу юноша, не столь твердый на стезе добродетели, пытался спорить. Но никакие доводы о том, что они — единственные дети у родителей, никакие мысли о необходимости продолжения рода не могли смутить чистоту девицы. В конце концов добродетель победила: «После этого они прожили вместе, почивая на одном ложе, много лет и сохраняли невинность, достойную похвалы».

Отметим попутно, что Русская православная церковь такие подвиги добродетели не приветствует. В двенадцатом веке новгородский епископ Нифонт, отвечая на вопросы ученого и церковного писателя Кирика Новгородца, сказал, что жена вправе оставить мужа (и это при том, что Церковь негативно относится к разводам), если он не исполняет свои супружеские обязанности: «Если муж не лазит на жену свою без совета, то жена не виновата, идучи от него».

В документе «Основы социальной концепции Русской православной церкви», принятом Архиерейским собором РПЦ в 2000 году, говорится: «Церковь отнюдь не призывает гнушаться телом или половой близостью как таковыми, ибо телесные отношения мужчины и женщины благословлены Богом в браке, где они становятся источником продолжения человеческого рода и выражают целомудренную любовь, полную общность, „единомыслие душ и телес“ супругов, о котором Церковь молится в чине брачного венчания…»

Но вернемся к первым христианам, у которых была своя точка зрения на проблему воздержания. Надо отметить, что, несмотря на проповедь целомудрия и аскезы, раннее христианство достаточно терпимо относилось к падшим женщинам. Первые христианские императоры вместо того, чтобы направлять проституток на путь истинный, облагали их налогами, нимало не смущаясь происхождением денег, текущих в казну. Что же касается христианских проповедников, то они прежде всего осуждали супружескую измену и лишь во вторую очередь — грехопадение незамужних женщин. Если же грехопадение завершалось раскаянием, то у вчерашней куртизанки было едва ли не больше шансов оказаться причисленной к лику святых, чем у других подвижниц.

Созданное в седьмом веке «Житие Марии Египетской» повествует о куртизанке, удалившейся в пустыню. Здесь после долгого подвижничества она встретилась со святым старцем Зосимой, который «чуть что не с пелен был взрощен в монастырском обычае и трудах». Мария честно поведала Зосиме о своих прегрешениях:

«При жизни родителей я в двенадцать лет, презрев любовь к ним, ушла в Александрию. Когда я потеряла чистоту и сколь неудержимо и жадно влеклась к мужчинам, я совещусь даже вспоминать, ибо стыд теперь не позволяет мне говорить. Коротко скажу, чтобы ты узнал, как похотлива я была и как падка до наслажденья: 17 лет, да простишь ты мне это, я торговала собой и, клянусь, не ради корысти, ибо часто отказывалась, когда мне предлагали плату. Поступала я так, безвозмездно совершая то, чего мне хотелось, чтобы привлечь к себе большее число желающих. Не думай, что я не брала денег, потому что была богата: мне приходилось просить подаяние или прясть, но я была одержима ненасытной и неудержимой страстью пятнать себя грязью. Это была моя жизнь: я почитала жизнью постоянное поругание своего тела».

Но, несмотря на столь бурное прошлое (а может быть, в какой-то степени и благодаря ему), Мария удостоилась высших христианских почестей, искупив свои греховные годы равным количеством лет покаяния. К концу жизни она обрела умение ходить по воде, старец Зосима назвал ее «ангелом во плоти, которого недостоин мир», а лев вырыл для святой могилу своими когтями, что делалось далеко не для всех девственниц.