Елисейские Поля - Ирина Владимировна Одоевцева

волнуется. Мама. Нет, о маме думать нельзя.

По дороге пролетают автомобили. Лиза глотает пыль, протирает глаза. Она устала. Пальто оттягивает руки. Голова болит. Лечь бы в тень под деревья и заснуть. Но тогда совсем разморишься.

Солдаты всегда поют, отправляясь в поход. С пением идти легче. Но она не знает ни одной солдатской песни, она вообще не знает ни одной песни. Разве ту, про зверька. Глупая. Ну, все равно.

Она поет, стараясь бодрее шагать:

Жил да был один зверек,

По дорожке скок да скок,

Не лягушка, не хорек,

Кто бы это думать мог.

Пыльный ветер дует в лицо, мешая петь, желтые туфли натерли ноги.

«Не лягушка, не хорек, кто бы это думать мог». Дребезжа, проезжает крестьянская двуколка. На высоком сиденье седой загорелый старик, рядом с ним старуха в красном шерстяном платье. Господи, да ведь это их молочница! Лиза быстро отворачивается. Дорога прямая. Кругом поля. Спрятаться некуда.

— Посмотри, — слышит она голос молочницы. — Это не русская девочка из Эксельсиора? Там говорили, что она пропала.

— Глупости, — отвечает мужской голос. — Как ей так далеко забраться?

От страха колени становятся мягкими, в глазах темнеет.

— А я тебе говорю, что это она.

Лиза старается обогнать тележку.

— Девочка, эй, девочка! — кричит молочница.

Лиза почти бежит.

— Подержи вожжи, надо посмотреть.

Молочница грузно спрыгивает на землю. Лиза бросается в поле.

— Стой! Стой! — кричит молочница.

Она совсем близко. Лиза слышит тяжелое топание ее сабо и, задыхаясь, из последних сил бежит все скорее.

Старуха хватает ее за плечо, заглядывает ей в лицо:

— Ну конечно, это она.

— Оставьте меня, — отбивается Лиза. — Вы не имеете права. Оставьте меня.

Но старуха уже тащит ее к двуколке.

— Волчонок, — злобно трясет она Лизу. — До крови меня укусила. Теперь не уйдешь.

Она поднимает Лизу и толкает ее на мешок с картошкой.

— Смотри, чтобы не выскочила, — говорит она старику, беря вожжи.

Двуколка, дребезжа и подскакивая, катится по дороге. У Лизиных ног кудахчет курица со связанными ногами. За спиной стоят жестяные бидоны с молоком.

Поймали, поймали. Кончено. Все кончено.

— Шуточное ли дело? Десять километров отмахала. Такая маленькая. — Старик протягивает ей кусок хлеба с сыром. — На, съешь. Еще не скоро домой доберешься. Всех клиентов сначала объедем.

Лиза молча отталкивает его руку.

Начинается дождь. Старик накрывает, чтобы не промокли, картофель, Лизу и курицу брезентом.

Двуколка останавливается уже в пятый раз. Громыхают бидоны. Молочница уже в пятый раз подробно рассказывает, как она поймала девочку. Потом приподымает брезент и показывает ее. Лиза забивается в угол. Любопытные глаза рассматривают ее.

— Какая хорошенькая. Вы говорите, злая?

— Настоящий волчонок. Цапнула меня за палец.

— Совсем дикая. Русская.

— Да что вы? Как интересно.

Лиза старается спрятаться за мешок с картофелем. Волчонок. Да, они смотрят на нее как на дикого зверя в клетке. Хорошо еще, что окурков в нос не суют.

Перед калиткой пансиона стоят горничные.

— Поймала! — еще издали кричит им, торжествуя, молочница. — Поймала вашу барышню. Вот она.

Лизу высаживают.

— Уже в полицию заявили. Всюду ищут.

Лиза качает головой. Колени подгибаются. Горничная подхватывает ее.

— Лиза, Лизочка! — Наташа громко плачет, прижимая ее к себе, целует ее волосы, лицо, руки. — Деточка моя, как ты меня напугала. Я думала, что ты утонула, Лизочка.

Лизу несут в комнату, укладывают в постель.

— Господи, — ужасается Наташа, — десять километров.

— Уши бы тебе оборвать надо, — говорит дядя Саша. — На ключ теперь запирать буду.

Наташа снова целует ее:

— Лизочка, отчего? Разве тебе плохо с нами?

Лиза тяжело открывает глаза.

— Нет, — говорит она медленно. — Я хотела в Гавр. На пароход, в Россию, — и вдруг всхлипывает, — пострадать.

— Пострадать? — переспрашивает Наташа.

— Вот оно что. Пострадать. — Дядя Саша ласково дергает ее за нос. — Ах ты, курица! Что же ты думала, с тобою там возиться станут? Просто обрили бы, как каторжницу, и в комсомол отдали бы.

В соседней комнате слышен смех. Как? В Россию? Пострадать?

Лиза прячет в подушку красное лицо. Какой стыд! Какой стыд! Все знают. Все смеются над ней.

Ветер трясет ставни. Дождь стучит по крыше. Наташа поправляет одеяло:

— Спи, деточка. Какая буря. Что бы ты делала одна, моя беглянка? Ну-ну, не плачь. Спи с Богом.

Она тушит свет и на носках выходит.

Лиза лежит в темноте. Дождевые капли, журча, сбегают по крыше. Ветер стучит ставнями. Море шумит.

Какой стыд! Какой стыд! Обрили бы… За нос дернул…

Подушка мокра от слез. Они текут и текут, и удержать их нельзя.

Теперь из Гавра по белым, бурным волнам уходит пароход. А она здесь. И все кончено.

Лиза спит. Слезы текут по ее щекам.

Ей снится холодный, синий рассвет. В синем холодном свете блестят зубчатые стены, блестят пестрые купола церквей, блестят золотые кресты.

Это Москва. Это Кремль.

Лиза стоит одна на широкой пустой площади.

Взвод солдат выстраивается полукругом. Блестят ружья. Щелкают затворы… Черные дула направлены прямо на нее…

Офицер с красной звездой на груди громко командует: «Пли!»

3

Лиза открыла глаза, провела рукой по лбу, растерянно оглянулась кругом, не сразу узнавая свою комнату. Было уже совсем темно. В окно сквозь черные ветки слабо светил уличный фонарь. Тихо шуршал дождь.

— Россия, — сказала она громко. И прислушалась к своему голосу. — Россия. — Потом тряхнула головой. От воспоминаний ее мечтательного, печального детства сердце в груди стало тяжелым и горячим и во рту пересохло.

Она зажгла свет, взглянула на часы.

«Уже восемь… Что же не зовут обедать?»

Она открыла дверь. Волнение еще не совсем прошло. Колени ослабели, и ноги шли как-то сами собой, и голова чуть-чуть кружилась. Оступишься и полетишь вниз на блестящий пол прихожей.

По ковру гостиной идти было легче. Лиза остановилась, перевела дыхание.

«Как старая индюшка, успокоиться не могу. Стыдно!..»

— Она поверит… Она глупа, — говорил Николай в столовой.

— Ну, положим, она совсем не глупа, она наивна.

— Все равно, — перебил Николай. — Она поверит. Лиза, — позвал он громко.

Лиза толкнула дверь и сразу на пороге почувствовала, что что-то случилось. Андрей сидел за столом. Глаза его блестели, и губы были упрямо и решительно сжаты. Под желтым ярким светом лампы лицо его казалось слишком бледным.

«Кто глупа и чему поверит?» — хотела она спросить, но не успела.

Николай быстро подошел к ней и взял ее за руки:

— Лиза. — Он посмотрел ей прямо в глаза. — Лиза, ты ведь моя сестра, я не хочу от тебя скрывать. Лиза. — Он запнулся. — Я не знаю, как тебе