Калигула - Игорь Князький

Из всех приведенных версий смерти Тиберия наиболее точной кажется та, что изложена Луцием Аннеем Сенекой. Знаменитый философ жил в эти времена и бесспорно мог располагать точными сведениями о последних часах жизни императора. Да и Светоний излагает написанное Сенекой без ка-ких-либо уточнений и сомнений. Кто-то полагает, иные говорили, третье не лишено правдоподобия… а уверенный рассказ Сенеки приводится подробно и серьезных сомнений в точности изложенного не вызывает.

Весьма любопытно излагает события последних дней жизни Тиберия Иосиф Флавий. Рассказ его заметно отличается от того, о чем сообщают Тацит и Светоний:

«Между тем Тиберий возвратился на остров Капрею, где и заболел, сперва, правда, легко, но затем, когда болезнь осложнилась, он стал сильно опасаться за свое выздоровление. Поэтому он приказал Эводу, своему приближенному из вольноотпущенников своих, привезти к нему детей, с которыми ему необходимо было переговорить перед смертью…

Тиберий, приказав Эводу привести к нему на следующий день рано утром детей, стал теперь молить богов явить знамение, кому из юношей надлежит стать его преемником. Правда, он охотнее всего оставил бы престол своему внуку, но еще больше значения и веры, чем своему личному взгляду на дело и желанию, он придавал решению богов. У него, между прочим, было твердое убеждение, что тот из претендентов получит престол, который первым явится к нему рано утром.

Решив это, он послал за воспитателем своего внука (Тиберия Гемелла) и приказал ему на заре привести к нему питомца. Тиберий предполагал, что этим он повлияет на решение богов. Бор, однако, решил иначе. В таком расчете император приказал Эводу, как только стало светать, впустить к нему того из юношей, который придет первым. Тот вышел и, найдя Гая (Тиберий еще не пришел, так как ему слишком поздно подали завтрак, а Эвод ничего не знал о намерениях своего государя), сказал ему: «Отец зовет тебя». С этими словами он ввел его к императору.

Увидев Гая, Тиберий понял всемогущество бога и то, что сам он ничего не мог против этого поделать и не мог теперь уже изменить принятое решение. Затем он стал жалеть как о самом себе, что у него отнята возможность привести в исполнение собственное решение, так и о внуке своем Тиберии, который не только лишился римского престола, но и вместе с тем подвергается личной опасности, потому что его безопасность теперь в руках других, более могущественных лиц, которые не станут терпеть его рядом с собой. При этом император понимал, что и родственные узы не окажут Тиберию услуги, так как наследник престола будет бояться и ненавидеть его отчасти как претендента на власть, отчасти как человека, который не сможет не злоумышлять против его особы с целью совершить государственный переворот.

…Хотя его и очень огорчало, что престол неожиданно перешел к нежелательному лицу, однако император, правда нехотя и с неудовольствием, обратился к Гаю со следующими словами: «Дитя мое! Хотя Тиберий мне и ближе, чем ты, однако я все-таки по доброй воле и с утверждения богов вручаю тебе власть над римским народом. Но при этом прошу тебя, не забывай, когда ты будешь императором, ни о моем к тебе благоволении, в силу которого я поставил тебя на такое высокое место, ни о родстве своем с Тиберием. Знай, что я с соизволения богов даровал тебе такое благо, за которое ты вознаградишь меня, если подумаешь о родстве своем с Тиберием. С другой стороны, помни, пока он будет жив, Тиберий будет оплотом твоей власти и личности, а если умрет, то это будет началом твоего несчастья. Стоять одиноким на таком высоком посту тяжело, и боги не оставят безнаказанным беззаконного нарушения какого-либо предписания»»{230}.

Конечно, увлекательный рассказ Иосифа Флавия об обстоятельствах обретения Гаем преимущественных прав наследования выглядит историческим анекдотом, каковым, наверное, в основном и является. Но склонность Тиберия суеверно воспринимать всякого рода предзнаменования или же то, что за них принималось, общеизвестна. Особенности будущих взаимоотношений Гая и Тиберия Гемелла также подчеркнуты предельно точно. Возможно, Тиберий и в самом деле увещевал Гая в надежде оградить внука от смертельной опасности…

Но «несколько дней спустя после назначения Гая своим преемником Тиберий умер, пробыв императором двадцать два года, пять месяцев и три дня. Таким образом, Гай стал четвертым римским императором»{231}.

Известие о смерти Тиберия вызвало в римском народе бурное ликование. За несколько дней до ухода из жизни император не решился посетить столицу, покинутую им десять лет назад, уверовав в недоброе знамение о грозящем ему насилии черни. Знамение это на самом деле сбылось. Сбылось, правда, когда жители Рима узнали о смерти повелителя Империи. Насилие разнузданной толпы грозило теперь мертвому телу Тиберия. На улицах города немедленно родился циничный каламбур: «Тиберия в Тибр!» Иные молили Манов, в которых, по представлениям римлян, воплощались души мертвых, не давать покойному принцепсу «места, кроме как среди нечестивцев, третьи грозили мертвому крюком и Гемониями»{232}. Толпа сулила Тиберию судьбу Сеяна, мгновенно позабыв о всех благах, на которые так щедр был император двадцать два с лишним года. И совсем недавно, когда из-за ужасного пожара выгорели все дома на Авентинском холме, он выделил из казны 100 миллионов сестерциев, возместив всем без исключения пострадавшим полную стоимость всего погибшего в огне… Напомним, что и от жестокостей Тиберия простые римляне не страдали, а расправы его над знатью и приближенными та же толпа встречала буйным злорадством, особо ярко проявившимся после падения Сеяна. Жаль, что Ювенал не посвятил римской толпе, узнавшей о смерти Тиберия, столь же звучных стихов, каковыми оценил ее поведение после казни Сеяна.

Нельзя, правда, не сказать, что яростный настрой римлян против умершего был еще и усугублен как бы посмертной кровожадностью Тиберия. Дело в том, что в Мамертинской тюрьме Рима содержались приговоренные к смерти жертвы закона об оскорблении величества. По традиции, согласно решению сената, казнь должна была совершаться на десятый день после вынесения приговора. Для некоторых несчастных смертников день намеченной казни как раз совпал с приходом в Рим вести о смерти Тиберия. Тюремная стража, поскольку никаких распоряжений от власть предержащих относительно приговоренных не поступало, привычно пренебрегая мольбами осужденных, решила на свой страх и риск привести приговоры в исполнение. Несчастные были задушены палачом, и их мертвые тела, как обычно в таких случаях, оказались на лестнице Гемоний. Узнав об этом, и без того буйствующая толпа разъярилась еще более: и со смертью тирана его зверства не прекращаются! Когда же наконец тело Тиберия было доставлено в Рим, то в последний путь императора провожали громкие призывы поджарить его труп на потеху всем в амфитеатре. Лишь то обстоятельство, что носилки с телом покойного сопровождали преторианцы, а возглавлял похоронную процессию Гай, пользовавшийся народной любовью как сын Германика, спасло останки Тиберия от поругания. Жалкий финал того, кто мог бы войти в историю как один из величайших правителей Рима… Вот какую своеобразную эпитафию Тиберию написал Публий Корнелий Тацит: «Жизнь его была безупречна, и он заслуженно пользовался доброю славою, покуда не занимал никакой должности или при Августе принимал участие в управлении государством; он стал скрытен и коварен, прикидываясь высокодобродетельным, пока были живы Германик и Друз; он же совмещал в себе хорошее и дурное до смерти матери; он был отвратителен своею жестокостью, но таил ото всех свои низкие страсти, пока благоволил к Сеяну или, может, боялся его; и под конец он с одинаковою безудержностью предался преступлениям и гнусным порокам, забыв о стыде и повинуясь только своим влечениям»{233}.