Исправленная летопись. Книга 1. Спасти Москву - Михаил Ремер

Под утро потревоженный улей таки успокоился. Заснул, устроившись на краешке телеги, и Николай Сергеевич, уморенный длительным переходом. Впрочем, долго ему спать не пришлось. Разбудило его тревожное ржание да резкие, режущие слух выкрики на гортанном языке. Подскочив на ноги, тот ринулся было к стенам, но тут же был вынужден отказаться от затеи: вокруг уже слонялись ратные люди, поверх грозных кольчуг которых были накинуты простые льняные рубахи.

– Куда! – остановил его чей-то властный окрик.

– На стену хочу! – ответил раньше, чем сообразил, пенсионер.

– Своих хватает! Ступай-ка к женке!

Против привычки своей не став спорить, пришелец покорно отошел в сторону, ища взглядом, куда бы забраться. Прямо перед ним выросла маковка собора. Ничуть уже не думая ни о последствиях, ни о рисках, тот проворно вскарабкался по приставной лестнице. Оттуда, сверху, открылся ему вид на потрясающую и ужасающую одновременно картину: вокруг крепости на приземистых лошаденках носились смуглые скуластые всадники. О чем-то перекрикиваясь и отчаянно жестикулируя, они тыкали пальцами в ряженых ратников, торчащих на стенах.

– Роччиз, где Великий киняз Димирий?! – с трудом выговаривая непривычные ему слова, обратился к защитникам старший.

– Нет его здесь. Бес его знает! – донеслось сверху. Всадники резко, как по команде, развернулись и принялись деловито, по-хозяйски осматривать подступы, ров, ворота, заборола да стрельницы[61]. В ответ раздались задиристые выкрики защитников крепости да грозный бой колоколов, созывающих горожан на молитву. Татары носились вокруг крепости до самого вечера, а затем так же резво растворились в дорожной пыли.

Хоть и знал Булыцкий, что отряд этот – передовой, а все равно подивился размеру его и сплоченности.

– Бог даст – отобьемся, – подбодрил старика одноногий звонарь, также сверху наблюдавший за происходящим.

– Хмельного бы не перебрали, – проворчал в ответ старик.

– Так заборонено! Что, не слышал, что ли?! – кивнул в сторону центральной площади, где монотонно так начитывал вновь и вновь свое дьячок. – Кто в пьян напьется, дух долой! Воля княжья на то! – важно добавил тот. – Слободан я. Я здесь звонарь. Мое, стало быть, место. Ты чего тут?

– Мне бы посмотреть, – не ожидавший такого напора, растерялся как-то старик.

– На стену карабкайся и посмотришь!

– Да не пустили.

– Меня тоже, – вдруг вздохнул его собеседник.

– Ну так я останусь? Вон, у меня и харч есть, – развернул тот котомку с захваченным из монастыря провиантом. – На двоих как раз.

– Ох, и морда мне твоя знакома, – вдруг задумчиво протянул Слободан, глядя в упор на собеседника. – Постой, не ты с Сергием Радонежским этой зимой приезжал, а?

– Ну я, – пока не понимая, к чему тот клонит, отвечал пенсионер.

– А нищего помнишь? Того, которому ты еще зипун свой отдал?

– Ты?

– Ну я, – расплылся в довольной улыбке тот. – Меня потом Дмитрий разыскал да при Кремле пристроил, а тут звонарь возьми и душу Богу отдай, а у меня как раз охотка к делу проснулась этому. Вот с благословения митрополита я теперь звонарь.

– Во, дела.

– То-то же! – расхохотался в ответ тот.

Уже вечером, когда совсем стемнело, ворота Кремля неслышно распахнулись, и Слободан ударил в колокол, а под шум обученные людишки выскользнули с мотками колючей проволоки, ладить ее между подготовленными заранее кольями. С полночи гудел набат, а потом только успокоился. Не мудрствуя лукаво, постелили зипуны на колокольне, и Николай Сергеевич да Слободан улеглись прямо на душистых досках, чтобы разом позабыться тяжелым, без сновидений, сном.

– Ей-ей, Никола! – утром следующего дня разбудил Булыцкого вопль Слободана. – Поперли, проклятые! – И тут же стон набата надорвал тишину.

– Да тише ты, черт! – выругался не готовый к такому Николай Сергеевич. Дернувшись, он чуть было не слетел вниз с самой верхотуры колокольни.

– А тебя сюда не звал никто! – расхохотался в ответ тот. – Не нравится, дуй вниз! – беснуясь и все быстрее раскачивая язык колокола, продолжал он. – Да рот не закрывай! Ори! Оглохнешь ведь!!!

– Чего говоришь?!

– Ори, говорю, что-нибудь! Ори! А то оглохнешь! – беснуясь на колокольне, взвыл Слободан.

Он, находясь на самой высокой точке, и назначен был караульным. А раз так, то и первым заприметил надвигающихся кочевников и грянул в набат, подняв защитников крепости на ноги. Те, живо похватав свои инструменты, организованно рассыпались по заготовленным заранее позициям. Переодетые в рубахи ратники с луками возникли между зубцами и, прикрываясь щитами, принялись, взбудораженно переговариваясь, разглядывать надвигающееся полчище. Пригнувшись, чтобы оставаться незамеченными, на подмостки высыпали эрзац-арбалетчики, готовясь по первой команде, на мгновение высунувшись из-за укрытия, осыпать неприятеля жалящими болтами. На крышах появились бойкие мальчонки со щитами и кадками с водой, а бомбардиры заняли места у тюфяков. На стенах оживились фигурки, колдовавшие у чанов с кипятком и смолой, готовые опрокинуть адское варево на головы прущих на стены атакующих.

– Ну, давай, – взвыл от восторга Слободан, как марионетка болтающийся на языке колокола, – попробуй, возьми! Думал небось как орех пустой расколешь, ан на тебе, выкуси! – орал он в сторону надвигавшейся тучи.

Утонув в пыли, черная волна бросилась в атаку. Первый приступ страха уже прошел, и теперь нападающие, понукаемые стадным чувством, перли, не глядя под ноги, в ожидании богатого хабара: раскосые скуластые всадники в легких доспехах и русские пешие воины, укрытые добротными кольчугами. Похоже, ни единая весточка не долетела до них о готовящейся обороне, а потому и шли в основном налегке.

– Вишь, княжичи-то соседние скурвились да дружины свои отдали против Дмитрия, – сквозь гул колокола проорал Слободан. – У, проклятые!!! – погрозил он в сторону летящих в атаку.

Абсолютно уверенные в том, что город удастся взять на раз, те неслись прямо на стены, выкрикивая что-то на своем языке и яростно размахивая до блеска отточенными кривыми мечами да сабельками. Земля задрожала, воздух наполнился устрашающими воплями, солнце утонуло в багряной пыли.

Подойдя шагов на сто, атакующие, подняв луки, дали первый залп. Противная трель свистка распорола воздух, и стоящие у непонятного назначения столбов крепыши, толкнув жерди, подняли в горизонтальное положение те самые обитые кожей доски, распахнув их над головами защитников наподобие зонтиков. Стрелы, гулко втыкаясь в преграду, остановились, не нанеся ровно никакого ущерба оборонявшим город ратникам.

Натужный раскат грома разорвал гул атаки, на мгновение поглотив и рев атакующих, и плач колокола. Огромный бочонок тюфяка[62], снатужившись, выплюнул порцию огня вперемешку со смертью и болью. Передовые ряды атакующих смялись и тут же рассыпались на несколько корчащихся от боли фигурок, разом поглощенных наступающей массой. Оно, конечно, далековато было для примитивного орудия, да пороху приказ был не жалеть и хоть и небольшой урон пока да наносить татарам. Тем более что, похоже, больше на испуг работали да на то, чтобы расстроить ряды неприятеля. А раз так, то охнуло, выпуская новую порцию огня, второе орудие, а затем и третье.