Шпион, который ее убил - Сергей Донской

Спасибо за службу, товарищ полковник, пожалуйте на пенсию. Вас больше нет. У нас, извините, фонд заработной платы ваше наличие не предусматривает. Ступайте на заслуженный отдых.

Сознавать свою никчемность было слишком тяжело, чтобы посвятить остаток жизни выращиванию крыжовника и помидоров. Реутов помаялся-помаялся и рассудил, что если уж становиться сугубо штатским человеком, то хотя бы с оружием в руках. Подобную возможность предоставляла работа в службе безопасности какого-нибудь крупного бизнесмена. Отбросив щепетильность и моральные соображения, Реутов нанялся к Маргарите Марковне Морталюк. Особого удовлетворения работа не доставляла, но она приносила деньги и давала возможность хотя бы отчасти заниматься привычным делом. Жена и дочь с зятем были очень довольны новой профессией Реутова. Он тоже старался убедить себя в том, что сделал правильный выбор. И убеждал. И отбрасывал сомнения, которых с каждым днем накапливалось все больше. Пока их количество не достигло критической массы. Обманывать себя больше не получалось.

Появление на базе сотрудника ФСБ оказалось очень кстати. Несколько дней Реутов присматривался к нему, прикидывая, стоит ли доверяться этому человеку. Решил – да, стоит.

Капитан Бондарь был близок ему по духу. В натурах обоих присутствовало нечто такое, что объединяло этих абсолютно непохожих друг на друга, разных по возрасту мужчин. Заглянуть в глаза Бондарю было все равно что увидеть тайный опознавательный знак. В глубине его зрачков крылась холодная отрешенность самурая, какие бы чувства ни отражались на поверхности.

Подобное выражение глаз Реутов видел не часто, поскольку мужчин этой редчайшей породы оставалось на земле все меньше и меньше. Имея счастье или несчастье столкнуться с ними, окружающие не догадывались о том, что имеют дело с пережитками эпохи, готовыми рисковать не ради денег и славы и даже не ради утоления адреналинового голода, а во имя каких-то странных понятий о чести, долге, мужестве.

Тайный орден, к которому принадлежали мужчины вроде Реутова с Бондарем, названия не имел. Привилегий у его членов не было тоже. Что они получали за верность устаревшим идеалам? Ровным счетом ничего, кроме ощущения бесконечного одиночества и готовности умереть в любой момент. Ничего такого, что можно было бы пощупать, положить в бумажник или на полку. Но что-то все же было. Что-то не выразимое словами.

Именно поэтому теперь они целились друг в друга из пистолетов и не выражали желания уступить, хотя каждое новое мгновение заставляло обоих напрягаться все сильнее и сильнее. Внутри каждого дрожала туго свернутая пружина, готовая распрямиться. Но пальцы, обхватывающие спусковые крючки, сохраняли абсолютную неподвижность, словно были отлиты из стали.

Металлическим был и голос заговорившего Реутова, лоб которого избороздили резко обозначившиеся морщины.

– Дешевка? – спросил он. – Провокация? Выслушивать такое чертовски оскорбительно, но, как профессионал, я тебя понимаю, капитан. Понимаю и прощаю.

– Я не нуждаюсь в прощении, – отрезал Бондарь.

– Погоди, – произнес Реутов. – Ты свое слово сказал. Теперь послушай меня. – Подавшись вперед, он перешел на угрожающее ворчание, напоминающее то, которое издает старый сторожевой пес перед схваткой с молодым противником. – Не смей называть меня бывшим полковником. Я в запасе, но бывшим никогда не стану. И в господа меня не записывай, капитан. – Желваки Реутова запрыгали под дубленой кожей, туго обтягивающей скулы. – Есть такое старомодное понятие – чувство собственного достоинства. Оно, конечно, не в моде, поскольку нынче хорошо живется лишь тем, кто собственной одноразовой честью подтерся и думать про нее забыл. Но я, капитан, такими вещами бросаться не спешу. Честь, тем более офицерскую, ни за какие баксы не купишь, это тебе не портки от Версаче, не сморкальник от Живанши.

– Честь, – повторил Бондарь. – Звучит красиво. Если не задумываться о том, кто и при каких обстоятельствах толкует на эту тему.

Он по-прежнему не принял решения. Можно ли доверять сидящему напротив человеку? Настоящий спецназовец никогда не променяет службу отечеству на синекуру в охранном агентстве или карьеру вооруженного денщика миллиардерши. Так уж учили их всех родину любить – и мытьем, и катаньем. Кто не выучился, тот давно к иным хозяевам перебежал, с виду благополучным, гниловатым внутри. Реутов, подобно Бондарю, вроде бы тяготился своей принадлежностью к лакейской породе телохранителей. Правильный мужик. Прочный. Смотрит в глаза смерти, не суетясь, не моргая. Еще бы! Полковник спецназа – это вам не штабной герой, для которого в генеральский писсуар без спросу помочиться – уже подвиг из подвигов, о котором будет неоднократно поведано детям и внукам. Наверняка проще перечислить «горячие точки», в которых Реутов воевал, чем те, где ему побывать не довелось. Но значит ли все это, что на него можно положиться?

Логика подсказывала: ни в коем случае. Внутренний голос твердил прямо противоположное.

* * *

Первым надоело играть в гляделки Реутову. Опустив ствол, он предупредил:

– Сейчас я спрячу пушку. Не пальни сдуру.

– Такого в моей практике не случалось, чтобы сдуру, – проворчал Бондарь. Он хотел убрать «вальтер» первым, но чуточку опоздал, и был собой недоволен.

– Все в жизни бывает впервые, – философски заметил Реутов. – Я вон тоже не думал, не гадал, что оруженосцем при буржуйке заделаюсь.

– Не переживай. – Переход со старшим по возрасту и по званию на «ты» был спонтанным и естественным. – Я в таком же положении.

– Нет. Ты задание выполнишь и на службу вернешься. А я?

– Какая, к свиньям собачьим, служба!

– Хватит комедию ломать, – попросил Реутов. – Тошно. Как в том фильме: «Свой среди чужих, чужой среди своих». Заколебало меня такое положение вещей.

«Никто тебя силой сюда не гнал», – хотел сказать Бондарь, но прикусил язык. Уж очень подавленным выглядел отставной спецназовец. Попрекать его было все равно что раненого добивать.

– Ты собирался слить информацию, – напомнил Бондарь, прикуривая. – Если за деньги, то вынужден предупредить: много дать не могу.

– Зато я могу, – сверкнул глазами Реутов. – Так дам, что мало не покажется.

– Извини.

– Бог простит.

Судя по тону, Реутов не верил ни в бога, ни в его милосердие.

– Слушаю, – сказал потупившийся Бондарь.

Реутов встал и оглядел лес, покрытый снежным саваном. Прислушался. Сел на свой импровизированный насест и заговорил:

– Прямых доказательств у меня нет. Улик тоже. Есть наблюдения и сделанные на их основе выводы. Мои собственные.

– Принимается, – кивнул Бондарь. – Я не прокурор. Выносить обвинение и судить другие будут. Мое дело… – Он поправился. – Наше дело – совместно оценить ситуацию и прояснить ее для компетентных органов.

Реутов энергично потер лицо, прогоняя просящуюся улыбку. Даже себе самому он не желал признаваться в том, что слова «наше» и «совместно» означают для него очень многое.