Прежде чем ты уснешь - Лин Ульман

Сандер худенький и высокий. При рождении ноги его были непомерно большими, как у Жюли. Он играет в футбольной команде. У него есть белая с синим футбольная форма.

— Может быть, победа — не главное, — говорит Сандер, закатывая глаза к потолку (мол, надо же было придумать такую дурацкую поговорку!), — но в прошлом сезоне я забил восемь голов.

Он встает с кровати и показывает, как он забил один из голов, как он легко обвел вратаря. Раз-два и готово.

В два часа мы решили перекусить. Сандер интересуется, что у меня есть в холодильнике. Я отвечаю, что там есть хлеб с отрубями, бананы, варенье, печеночный паштет, обычный сыр, чедер и молоко.

— Карин, а шоколад у тебя есть?

— Нет.

— Давай купим?

— Только не сейчас. Сначала надо поесть.

— А потом, когда поедим, сходим за шоколадом?

— Хорошо.

— А ты умеешь варить горячий шоколад?

— Умею.

— Ты молодец.

— Спасибо.

* * *

Перед отъездом Жюли сказала:

— Не знаю, что из этого выйдет. Попробуем начать все с начала, как говорится. Перечеркнем все, что было, забудем, что мы друг другу наговорили, простим. Это Александр придумал поехать в Италию. Не знаю, почему он выбрал Италию, но я согласилась — по-моему, идея неплохая. Мы туда ездили в свадебное путешествие. Только теперь это уже не медовый месяц. Боюсь, что у нас обоих слишком большие ожидания. Боюсь, ничего из этого не выйдет. Сначала на самолете, потом на машине, будем жить в гостинице и ждать, что экзотическая природа вернет нам любовь.

Представляю себе эту картину: сидим мы в том же самом кафе, что почти девять лет назад, и ждем. Ждем, что один из нас что-нибудь скажет, что вино будет таким же вкусным, вечернее солнце — таким же теплым, а движения рук — такими же спонтанными, как раньше. Я не исключаю, что нам почти удастся убедить себя в этом. Почти, понимаешь? Потому что пусть на какую-нибудь десятую долю секунды, но мы обязательно вспомним о том, что все это в прошлом. Все изменилось. Что мы лишь делаем вид. Десятой доли секунды хватит, чтобы увидеть себя со стороны и понять, что наши слова стали пустыми, вино — безвкусным и пресным, солнце — прохладным, а движения рук превратились в слабые рукопожатия, что мы похожи на двух солдат, которые, видя бессмысленность сопротивления, берутся за руки со словами: не пора ли остановить кровопролитие?

Может, лучше вообще не вспоминать ни про какую любовь?

Однажды папа сказал, что благополучный брак состоит из двух вещей: крепкая дружба и здоровый секс.

Жюли смеется.

— Ну откуда папе знать, что такое благополучный брак? Сначала у него была какая-то женщина, которая родила ему сына, потом наша мама, которая родила нас с тобой, а потом Ингеборг. Все не как у людей.

К тому же мы с Александром никогда не были друзьями. Мы любили друг друга. Были довольно близки. Но при чем тут дружба?

Недавно я читала роман, который называется «История одного одиночества». Теперь это у меня настольная книга. Я возьму ее в Италию, буду читать Александру и, наверно, буду злиться на него, что он засыпает, не дослушав до конца очередную главу, так же, как он раздражается, что я обрываю его на полуслове и договариваю за него фразу. И так все время, понимаешь? Все время! «Ну почему ты не можешь стать другой!» — «Почему ты не можешь стать таким, как я хочу!»

Помнишь тот день? Помнишь, как я тебе позвонила и сказала, что все кончено? Я говорила, что больше не могу. Нет у нас больше семьи. Я бродила по городу, заглянула в книжный, но ничего интересного не нашла. Я хотела развеяться, найти что-нибудь для души и уже пошла было к выходу, когда вдруг увидела на полке этот роман. Наверно, меня привлекло название: «История одного одиночества».

Именно так, по-моему, следует называть дружбу.

В книге есть одно место, где писатель рассказывает о пещере, находящейся в южной части острова Капри, в том месте, где любил купаться император Тиберий.

В пещере стоит кромешная мгла. Непроглядная темень наводит ужас на людей, привыкших к яркому дневному свету. Но это не самое страшное. По-настоящему жутко в этой пещере становится от странной акустики: кричи — не кричи, — а человек инстинктивно начинает кричать, когда хочет, чтобы его услышали, — голос твой утонет в шуме прибоя.

Тебя никто не услышит.

Но если прижаться губами к стене пещеры и говорить тихо — слышно будет каждое слово.

Жюли раскрывает книгу:

— «Ты не понимаешь, где находишься, стоишь ты или идешь и кто ждет тебя там, в другом конце пещеры. Ты не знаешь, слышит ли тебя кто-нибудь. Кто-то должен тебе об этом сказать — кто-то должен сказать: "Я слышу тебя, я здесь, на другом конце. Ты не один. Если ты будешь говорить тихо, я услышу каждое твое слово". Но если никто тебе об этом не скажет, ты будешь кричать, кричать — и все без толку».

В тот день я тебе позвонила. Я думала, что мне надо куда-нибудь уехать, и как только я отправлюсь в дорогу, все станет хорошо.

Мы жили, как в аду. По-другому не скажешь.

И все время повторяли одно и то же: «Только ради Сандера. Мы должны быть вместе ради Сандера».

А Сандер однажды сказал: «Может, вам лучше развестись? И не будете больше ругаться».

А тут еще одноклассники Сандера. Я знаю, что у многих из них родители в разводе, — понимаешь, что значит быть ребенком, у которого родители в разводе? Эти крошечные ранцы и сумки, которые кочуют из одной семьи в другую каждую неделю. Эти просвещенные, равноправные, мужественные родители. Не знаю, не знаю. Может быть, лучше вообще не впутывать сюда никакую любовь?

Иногда во время наших ссор, хотя нам самим кажется, что мы говорим очень тихо, приходит заплаканный Сандер, он заткнул пальцами уши. Руки у него дрожат, как у старика.

Хватит!

Не надо!

Перестаньте!

Мы едем в Италию ради Сандера. Звучит малодушно, да? Правда? Не хватало еще взвалить на него и эту ношу — в придачу ко всему остальному.

Сандер здесь ни при чем, мы едем ради самих себя. Потому что нам страшно. Потому что нет ничего ужаснее, противнее и больнее развода. Но при чем тут любовь?

Неужели любовь может вернуться, если мы столько лет спустя приедем в то же самое место, зайдем в то же кафе?

Может, лучше называть это примирением? Может, теплое рукопожатие — это все, на что можно надеяться? Может, не стоит этим пренебрегать?

Я придумала еще одно слово. Я недавно о нем вспомнила. Можно назвать это осознанием.

Я подумала: а если не любовь? И не прощение? Во всяком случае, в том смысле, в котором мы их обычно воспринимаем. А именно осознание.