Великие Цезари. Творцы Римской Империи - Александр Петряков

Годы тогда хоть и имели числовое обозначение от мифической даты основания Рима, но их обычно помнили и называли по правлению консулов. Говорили, например, что то или иное событие случилось в консульство того и того-то, скажем, Марка Бибула и Юлия Цезаря, то есть в нашем нынешнем представлении – в пятьдесят девятом году до Рождества Христова.

Немецкий философ Освальд Шпенглер, говоря об античном понятии времени, пишет, что античность «не обладала памятью» и «не имела никакого исторического органа». Для античного человека, утверждал он, «не существовало прошедшего и будущего в качестве упорядочивающей перспективы, и все оно полно в совершенно непостижимой для нас степени настоящим».

Поэтому, утверждает философ, и смерть Цезаря случилась отчасти из протеста новому ощущению времени, какое давал введенный по египетскому образцу календарь. А в Египте прошлому поклонялись и знали каждый час и минуту жизни умершего тысячи лет назад фараона.

Объективного времени в нашем понимании для римлянина не существовало, и поэтому юлианский календарь как бы разрушал внутреннее мироощущение каждого и вносил тревожную новизну с трагическим и темным подтекстом той точности и соразмерности, с какой неизбежный Рок наступает на жизнь человека. Это было в полном смысле преступлением против настоящего, полного жизни мироощущения, когда человек не знал и знать не хотел, что с ним случится через минуту и что с ним было час назад. Поэтому не было и сильного страха смерти. Помните, центурион перед Фарсальской битвой говорит Цезарю: «Сегодня ты меня похвалишь живого или мертвого».

Поэтому и римская история в древних источниках мифологизирована, она зачастую оставалась в устном изложении и, как всякая легенда, обрастала в пересказе фантастическими подробностями; для римлянина было обычным и вовсе неудивительным считать того же Юлия Цезаря прямым потомком Венеры. Религия переплеталась с историей, и это было нормой общественного сознания. Надо добавить, что археологии как науки в то время не существовало, древним и в голову не могло прийти, чтобы что-то там раскапывать, чтобы поточнее узнать, когда случилась, к примеру, та или иная битва.

Поэтому неудивительно, что Моммзен обвинял римских историков, что они «говорили о том, о чем надо было умалчивать, и молчали о том, о чем надо было говорить».

Но мы уходим в сторону от темы реформ.

Ими Цезарь занимался достаточно активно лишь в последние полгода своей жизни и за этот короткий срок сумел выстроить вертикаль власти, законодательно урегулировать финансовые и земельные проблемы, соответственно менялись некоторые аспекты гражданского права и судопроизводства. На глазах римлян, завороженных гением, удачей и фортуной великого завоевателя, республика превращалась в военную монархию. Первыми стали оправляться от наваждения аристократы, понимавшие, что они становятся марионетками и от них ускользает не только реальная политическая власть, но и деньги. По Юлиевым законам нельзя стало безбедно жить на проценты (нынешние буржуа живут уже и не на проценты, а на проценты с процентов, и говорят, что настали плохие времена, если приходится жить только на проценты), нельзя стало беззастенчиво грабить провинции (по новым законам с должника нельзя было взимать более двух третей его дохода и т. п.), нельзя стало присваивать в личное пользование целые города и области и так далее.

Хуже того: вчерашние рабы, наглые вольноотпущенники, а также наводнившие столицу хитроумные греки, евреи, сирийцы и прочие выходцы с Востока стали перехватывать в свои руки банковскую деятельность и торговлю, а в сенате благородной знати приходлось сидеть рядом с галлами и испанцами, лишь вчера сменившими штаны на тогу и почти не знавшими латыни.

Таким образом, затеянная Цезарем революция сверху вполне могла бы быть названа социалистической в привычном смысле, но помимо высшего класса недовольство выражал и пролетариат, насильно изгоняемый из столицы в провинции.

Здесь следует отметить, что в деле реформ у Цезаря были единомышленники и среди высшего сословия. Сохранились два письма Саллюстия к Цезарю, датированные пятидесятым и сорок шестым годами, где он сетует главным образом на моральное разложение сограждан, считает его главным злом и язвой, разъедающей основы государства, и дает советы по его оздоровлению. А причины нравственной деградации он видит в стремлении к богатству, корысти, стяжательству и тем изнеживающим тело и душу удовольствиям, которые покупаются за большие деньги. А деньги и есть первопричина всех пороков, и он советует Цезарю «лишить деньги их значения», дабы уберечь молодое поколение от «дурных вкусов и скверных страстей» и направить на верный и добродетельный путь, чтобы оно «старалось быть честным и деятельным, а не расточительным и богатым». И далее он говорит, что многие великие державы гибли из-за чрезмерной алчности, и делает такой вывод: «Все победители богатство презрели, а побежденные его возжелали». Это уже явное лукавство, если не сказать иначе, – Цезарь как раз не «презрел», а «возжелал», оказавшись при этом победителем.

Основной корень зла Саллюстий видит в способности денег расти и пухнуть на дрожжах-процентах и поэтому советует в будущем «уничтожить ростовщиков, дабы каждый из нас заботился о себе». Вот уже более двух тысяч лет бродит по планете эта светлая мысль, подобно призраку коммунизма; с капитализмом пытались бороться и революционным путем с помощью оружия, но он и по сей день, можно сказать, «живее всех живых». Деньги, как эквивалент труда, сами по себе большим злом не являются, но у них дурные наклонности. И с этим, к сожалению, человечество смирилось, не найдя деньгам другой замены.

В этих письмах Саллюстий советует Цезарю также увеличить число сенаторов и ввести тайное голосование, выбирать магистров по жребию и так далее.

Цицерон, кстати, тоже, выступая в сенате в сентябре сорок шестого года в защиту изгнанного из Рима политического противника Цезаря Марка Марцелла, призывает диктатора к более активному обустройству государства, падшего и деградировавшего в результате распрей и гражданских войн.

Цезарю действительно удалось начать процесс оздоровления пошатнувшейся экономики, правда, в этом огромную роль играли не столько реформы, сколько колоссальный приток золота и дешевых рабов из новых провинций. Он дал оправиться и наладить хозяйственную жизнь и старым провинциям, и в этом не последнюю роль сыграла активная романизация и дарование прав латинского гражданства провинциалам – они тем самым становились полноправными членами единого государства, которое теперь управлялось из единого центра и жило по одним и тем же законам.

Апологет Цезаря Моммзен полагает, что создание средиземноморской державы было единственным выходом из того социального кризиса, что естественным образом созрел в полисном государстве и привел к бедам гражданской войны. А кроме того, путем эллинизации Рима он оздоровил и греческую культуру, и римскую цивилизацию – «он слил в одно народность, создавшую государство, но не имевшую культуры, с народностью, которая имела высшую культуру, но не имела государства». С этим согласиться трудно, ибо сами понятия культуры и государственности не имеют природного единства (именно поэтому греки не имели сильного государства). И поэтому в определенной степени антагонистичны и с трудом совместимы; результат их сожительства по нужде и необходимости и называется цивилизацией, которая вряд ли породит золотой век, но это уже другая тема.