Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках - Василий Аксенов

Они перевернулись на животы и медленно поплыли к пляжу. Продолжали разговаривать: соскучились друг по другу.

«Как там сейчас, Юст? В той стране, что похожа на ящерицу? То есть на Кубу?»

«Там все бурлит, Роб! Сущий политический карнавал по всему Вацлавскому наместью и Старому городу. Никогда не думал, что так все всколыхнется. Как будто в одно прекрасное утро чехи проснулись итальянцами».

«А я этому не удивляюсь, Юст. Знаешь, там ведь сейчас в Политбюро много ребят из наших московских вузов: Саша Дубчек, Павлик Млынарж…[47] Я их знаю — классные парни!»

«Знаешь, Роб, там среди этих классных ребят тревога нарастает».

«Тревога?»

«Если не паника. Я как-то пил там с одним их полковником, выпускником нашей Академии имени Фрунзе. Он почти уверен, что надвигается что-то непоправимое; что-то вроде Венгрии».

Они уже стояли на дне, вода доходила до груди. Издалека какой-нибудь сюрреалист, вроде Магритта, мог бы подумать, что разговорились два античных бюста. Саркастическая метафора, увы, постоянно нарушалась появляющимися руками; Юст пригладил мокрые волосы, Роб помахал кому-то в аллее парка.

«Нет-нет, Юст, второй Венгрии не случится. Посмотри, как наши боссы обращались к чехословакам во время той железнодорожной встречи. Брежнев Дубчека Сашей называл, всячески выказывал доверие…»

«Эх, Роб-Роб, — с некоторой досадой произнес Юстас. — Уж кому-кому, но не тебе доверять этим „нашим боссам“».

«Знаешь, Юст, тема доверия постоянно поднималась, и знаешь, что Брежнев сказал Дубчеку по этому поводу? — Роберт сымитировал брежневский южный прононс. — Нэ ховоры так, Саша, вэдь мы нэ люды учарашнэго дня».

Они направились к берегу, с каждым шагом вырастая над водой. Всякий знает, что выходя из моря даже невзрачная персона прибавляет в атлетизме, так что уж говорить об этих двух, плечистых и длинноногих. Увы, пляж был в тот час пуст; писатели с семьями, вместо того чтобы любоваться двумя атлетами нового созревшего поколения, топали в столовую кушать кефир с ватрушкой. Лишь одна женская фигура в тренировочном синем костюме сидела в отдалении на гальке. Парни, как завороженные, уставились на фигуру. Пшенично-медового цвета грива свисала у оной на лоб и щеки. Она откинула ее тонкой рукою. Сверкнули глаза и зубы. Махнула другой такой же рукою. «Роберт, привет!» Юстас, хоть к нему и не обращались, поднял руку в ответ и охнул, словно пронзенный стрелой Пролетающего. Эта женщина, удивительная красавица, появилась здесь вроде бы специально для того, чтобы завершить гармонию утра: пустота моря и пляжа, солнце, еле-еле оторвавшееся от Хамелеона, купанье с ближайшим другом, чувство новой, хотя бы на срок путевки, молодости и наконец, она — мечта, скромно сидящая в отдалении.

«Роб, кто она?»

«Ралисса, мадам Кочевая. Пошли, познакомлю».

Галька проваливалась под мощными ногами, они приблизились.

«Ралик, привет! — Роберт грохнулся рядом и поцеловал ее в щеку, по-братски. Она ответила ему не по-сестрински. Как всегда, что-то непристойное зажглось между ними. — Похоже, ты только что приехала?»

«Час назад».

«Чуть позже моего друга. Знакомься, это Юстинас Юстинаускас, иностранец. Юста, дай девушке лапу!» Что-то еще более непристойное прожужжало между лапой бывшего боксера и пальцами демимонденки. Роберт рассмеялся.

«Обратите внимание, леди, на газетные шорты этого джентльмена! Помнишь, Ралиска, как в шестьдесят четвертом нас тут за скромнейшие шорты едва не упекли в лагеря строгого режима? Дали бы нам за шорты по пятаку, мы бы сейчас еще сидели, если бы ты не отвесила леща ветерану-чекисту. И вот теперь такой прогресс: литовские иностранцы разгуливают в шортах „Нью-Йорк таймс“!»

Юстинас, борясь с полыханием своего лица, заметил небрежно: «Это выпуск „Руде Право“». Ралисса невинным голоском спросила: «Можно потрогать?» Вопрос сразил литовца. Он грохнулся на гальку в пароксизме смеха. Рядом катался Роберт. Ралисса великодушно улыбалась.

Отхохотавшись, Роберт спросил: «А где твой классик?»

«Вопрос непраздный, — строго заметила она и с неменьшей строгостью ответила: — Его здесь нет». С этими словами она одномоментно, то есть двумя рывками, выскочила из куртки и брюк своего треника и, оставшись в бикини, устремилась к морю.

«Вот это да, — глядя ей вслед, сказал член Союза писателей Эр, — мужа нет, острит напропалую, литовцев покоряет с маху. Боюсь, как бы в этой части Тавриды не разгорелась братоубийственная война».

Среди молодых мужчин и женщин художественной Москвы в те годы царило некоторое безумие, называемое «перекрестным опылением». При этом супружеская верность, как говорили в «кругах», не возбранялась. Но и не навязывалась, indeed. Если бы опытный социолог с дополнительным медико-психологическим образованием вознамерился проследить и перенести на листы широкоформатной бумаги (личных пи-си тогда и в помине не было) перемещение любовной пыльцы, получился бы диковинный небосвод со звездами и пунктирами межзвездных коммуникаций, в которых заблудился бы и Казанова.

Конечно, были там и треугольные, серьезные, «каренинские» романы, однако в большинстве своем молодые люди обоих полов отнюдь не стремились разыгрывать тяжеловесную классику с разрушительной ревностью, их больше влекла сексуальная авантюра: случайные встречи, скажем, в поезде «Красная стрела», случайные или подстроенные совпадения в Домах творчества, соседние каюты на теплоходе «Грузия», побеги в Питер, в Ялту, в Сочи, в высокогорный Цахкадзор, где все, старик, до чрезвычайности обостряется, или, предположим, какой-нибудь большой загул по поводу Ленинской премии у «нашего мужа», когда на высоком градусе поддачи спонтанно возникшие парочки разбредаются по саду; бывает и чистая декамероновщина, связанная с постоянной советской темой «муж уехал в командировку».

Мужчин с активным драйвом узнавали сразу и называли с исключительным цинизмом «ходоками»: дескать, изголодались так, что тыщу верст готовы пропереть пешком, ежели появится какая-нибудь стоящая баба.

Женщин богемы оценивали по особой искорке в глазах, которую уважительно называли «блядинкой». Интересно отметить, что все эти перемещения и пересечения вовсе не были повальным блядством. Скорее уж можно было это назвать массовой карнавальной игрой новых свободных — или жаждущих свободы — людей в несвободном государстве. Так в Москве с ее вечной кошмой серых небес жаждут интенсивных красок, калейдоскопа. Эротическая авантюра приносит эти краски и окрашенные звуки: утреннее солнце, ночь, молодой серп Луны, густая синева, полосы серебра, любовная игра вытесняет бесконечный грохот пустых самосвалов, в тишине начинает звучать тема Бизе, сближаются стук его каблуков и цоканье ее каблучков.

Среди людей, вовлеченных в этот карнавал, вступает в обращение местоимение «ты». Оно означает «свой», «своя». На какой-нибудь премьере становится заметным, что большинство «красивых и влюбленных в молву» обращаются друг к другу на «ты». Почти безошибочно можно сказать, что если мужчина и женщина говорят друг другу «ты», значит, у них был сильный контакт. Не любовь, не роман, а просто сильный контакт. Употребление «ты» означает, что и в будущем при удачных обстоятельствах между ними возможен сильный контакт. Так или иначе «ты» — это принадлежность к одному клану; друзья по сексу.